– Так ведь и получал, – усмехнулся парень. – Когда малой совсем был, парни, что постарше, били меня. Мол, умен, так не показывай всем.

– Обидно тебе было? И, что, потом ты обидчиков отколотил, стало легче. Но сколько времени обиды-то таил, верно?

– Петр Великий, коли по слову его не выходило, он мог и палкой попотчевать! – не сдавался Михайло.

Против авторитета великого государя не попрешь. Но все-таки Татищев попытался.

– А бывало и так, что государь себя неправым признавал. Вытянет палкой вдоль хребта, а потом скажет – прости, мол, промашка вышла, виноват!

– Ну, коли государь палкой вытянет, так это ничего. Слышал я от кого-то из аглицких купцов, что тамошние короли, когда простого дворянина в сэры посвящают, так шпагой по спине стучат. А сэр – он кто будет? Навроде боярина нашего?

– Хм… – призадумался Татищев. – Ну и вопросики у тебя. Нет, сэр – навроде нашего окольничего, если по старым чинам-званиям меряться. А наш боярин – это тамошний лендлорд будет. Но сам знаешь, бояр-то у нас теперь нет. Но там, дворянина можно бить только один раз в жизни, когда в сэры посвящают. Или, как во Франции, в шевалье[31]. А у нас же палкой можно кого хошь колотить – хошь мужика простого, хошь попа, а то и столбового дворянина с боярином.

– Ну, попов палками бить – это последнее дело. Они, как-никак, особы духовные. Всех прочих жизни учат. А крестьян да дворян, да за дело, так почему нельзя? Ты ж сам недавно Гоббса мне пересказывал, что все люди рождаются свободными. А если так, то почему меня можно бить, а тебя нет? Где справедливость-то?

Вот тут, что называется, уел лапотный философ ученого человека, к коим себя по праву причислял Василий Никитич, успевший поучиться и в Берлине, и в Дрездене. Что тут и скажешь-то? Сказать, что дворянин стоит выше крестьянина, так получишь в ответ, что все от Адама и Евы происходят! Собираясь с мыслями, Татищев замешкался. Но на выручку пришел старый Аким.

– Батюшка-барин, Василь Никитич, а ты завтрекать будешь? – спросил старик, не удостоив вниманием гостя. Впрочем, потом он снизошел и до Михайлы. – Ты, батюшка, иди, а энтого мы в поварне покормим. Пойдем, мил человек.

Аким, конечно же, был прав. Негоже Рюриковичу завтракать вместе с податным, пусть он и не крепостной, а то, что вчера вместе с ним водку пил, то не считается. Вчера парень его от смерти спас. Но Татищеву так понравился Михайло, что он приказал Акиму:

– На двоих накрывай.

Старый холоп скривился, но смолчал. Воля боярская, с кем хочет, с тем и кушать изволит. Хоть с князем, хоть с подлым человечком.

За скромным завтраком – постные пироги, пшенная каша на льняном масле да узвар – гость и хозяин молчали. Василий Никитич просто не знал, с чего начать, а Михайло, кажется, был приучен не болтать во время еды. Но, сложив ложки и возблагодарив Господа за насыщение, сотрапезники пристально посмотрели друг на друга.

– Ты, Михайло Васильич, где остановился-то? – поинтересовался Татищев, чтобы сказать что-нибудь.

– Так у нас на Варварке свое подворье есть. Верно, спохватились уже земляки-то мои, волнуются. Я ж еще вечером вернуться должен был. Дядька Терентий – старшой наш, ругаться будет. Стало быть, пора мне идти.

– Ну, подожди немножко. Уж коли волновались всю ночь, так немножко потерпят. А я с тобой Акима пошлю, чтобы дядька не ругался, – расскажет, что барина спасал.

– Акима твоего только за смертью посылать, – развеселился Михайло. – Он вчера чуть в штаны не наделал, когда тебя битого увидел. – Неожиданно парень посерьезнел и спросил прямо в лоб: – Тебя ведь убить хотели, верно?

– С чего ты так решил? Может, тати ночные были?

– Я, как тебя до дома притащил, обратно сбегал – там и бежать-то всего ничего – оружие ихнее собрал. Дубинки да кистени в сугроб кинул, а вот палку твою с дыркой да шпажку сломанную принес. А еще вот там что было. – Михайло вскочил и побежал вниз, в сени. Вернулся одним махом и, положив на стол пистолет с золотой насечкой, сообщил: – Не ходят разбойники ночные с пистолями. Им лишний шум ни к чему.

Василий Никитич не поленился, взял в руки оружие. Ну что тут скажешь? Пистолет дорогой. Еще одно подтверждение тому, что не будут разбойники с дорогими вещами ходить, пропьют… А вот и клеймо. Ба! Французская работа, мастер Ле Вареньи, Руан. Будь пистолет аглицкий, шведский али немецкий, то тут мог быть кто угодно. Теперь же отпали последние сомнения. Конечно, могло оружие попасть в Россию и окольными путями, но только во Франции жил (и долгонько!) один лишь Василий Лукич Долгоруков.

– Пистолет-то разряженный! – обратил он внимание Михайлы, на что тот отмахнулся:

– Так я же его вчера и разрядил. И пыж вытащил, и пулю. А порох в печку кинул. Зачем заряженную пистолю дома держать? Мы ружья свои лишь на промысле заряжаем, а как возвращаемся, старший артельщик всегда проверяет – не забыл ли кто. Всяко может случиться.

– Правильно сделал, – кивнул Татищев. – Раз в год, говорят, даже палка стреляет. Но коли с оружием были, так чего ж не стреляли? Хотя, – сам же и ответил на вопрос, – если ждали долго, мог у них порох на полке вымокнуть. Да и несподручно дворовым людям стрелять. А убить меня хотели за то, что хочу я в Российской империи справедливый порядок установить. Чтобы все по закону было да по справедливости. Чтобы царь совета у людей спрашивал.

– Это правильно, – одобрил Михайло. – Пращур мой, Матвей Дорофеевич, от поморов в Земском соборе заседал, при Михайле Федоровиче. Нужно, чтобы цари с народом советовались. У нас, в Поморье, помещиков нет. Все дела сами решаем, общиной! И старших почитаем. Но и старшие к младшим прислушиваться должны. Царь должен править, яко отец родной, но и сынов своих слушать.

Татищев слегка поморщился. Рассказывать парню из простонародья о тонкостях его проекта ему не хотелось. Да, умный этот Михайло. С таким-то умом он далеко пойдет! Но – всё это будет потом, когда вступит вьюноша на первую ступень Табели о рангах, пройдет по ней хотя бы до коллежского асессора, а покамест он всего лишь сын рыбацкий. Но это покамест. А вот отпускать этого парня от себя никак нельзя. Татищев умел отличать толковых людей от всех прочих. Ежели он не ошибся (а он не ошибся!), то этому парню цены не будет!

– На, держи, – протянул Василий Никитич пистолет помору, – считай, что трофей твой.

– А на что он мне? – пожал парень плечами. – На медведя ходить? Все медведи ржать станут.

– Продашь кому. Он ведь рублей тридцать стоит, не меньше, – штук пять книг можешь купить.

– Ага, – усмехнулся Михайло. – Эдак приношу я его в лавку, а хозяин за караульными – где, мол, сукин кот, пистолет дорогой раздобыл? Не докажешь же, что не украл.

– Тоже верно, – кивнул Татищев. – Ну, тогда, Михайло, я сам его у тебя куплю.