Еще не открыл глаза, уже потянулся за телефоном. Тот запутался в одеяле, пришлось пару раз выругаться, прежде чем отыскал и вызволил его. Заспанное лицо экран не определял, помучался с паролем — не единожды промахнулся спросонья. Открыл наконец «Телеграм» и рассмеялся от радости.

Сонька. Прислала снимок в купальнике на фоне лазурного океана. Как, оказывается, мало нужно было для правильного настроя на весь день.

Уже целый март пролетел за нашими переписками, но фотографии голубка начала присылать не так давно. Мы могли перебрасываться сообщениями часами напролет, пока одного из нас временно не поглощала работа: меня — эскизы, Соню — самолеты. И все равно искали компромиссы. Я, например, уже третий день подряд жил по доминиканскому времени, чтобы хоть как-то общаться с красотой, ибо семичасовая разница создавала сложности.

«Ты охренительно прекрасна, сон мой»

«Я все слова позабывал»

Написал и извелся за пять минут ожидания. Обрадовался, увидев, что она печатала ответ.

«Ой-ой. И как же поживает хитрый Лис?»

«Тоскливо без музы»

«Передай ему, что она шлет ему тонны облаков вдохновения»

И снова фотография с улыбающейся и божественно прекрасной Соней на фоне яркого неба.

Электронный мир поглотил нас: тридцать три буквы и полсотни смайлов стали проводником друг к другу. Мы обсуждали все — политику, работу и… кошек. Спорили, какого цвета кеды с популярного в интернете изображения, делились впечатлениями о новых фильмах и музыке, даже сокровенным — Соня рассказала, как сейчас протекала болезнь ее матери. Мы не касались лишь острых тем, точнее одной и самой главной: что дальше?

«Wi-fi плохо ловит, напишу, как вернемся с пляжа. Скучаю»

«Давай. И я»

Со всем этим нужно было что-то решать и делать. Вот только что?

Я включил кофемашину и достал чашку — посуда снова по волшебству оказалась на полке, а не в раковине. Остановился, задумался и выглянул в зал: диван был пуст, в углу лежало аккуратно сложенное белье. Макс не изменял привычкам, и я почти ни разу не пожалел, что забрал его к себе.

После душа я сделал два кофе вместо одного, усмехнулся собственной щедрости и спустился вниз. Парень убирал все, что я побросал вчера — точнее уже сегодня, когда чуть не отключился прямо в мастерской. Забавный он оказался, я прозвал его Бахус, как бог вина с картины Караваджо — такой же кучерявый и румяный. Похож на меня в том же возрасте был.

За месяц с лишним я так прикипел к нему и его глупому оптимизму. А справился бы без него?

— Что-то вы на человека стали похожи, а не на Битлджуса. Улыбаетесь. Это все та девушка? — спросил, заметив на столе лишний кофе.

— Не твое дело, мелкий.

— О, не завидую ей.

Он выхватил первый, но определенно не последний подзатыльник на сегодня.

Я подсоединил телефон к колонке и включил Паганини. Максим скривился, но молча установил холст на мольберте: знал, что его ждет. И понеслось.

— И это ты называешь боль? — ругался я, глядя на смазанные цвета и диспропорции.

Толкнул кулаком в плечо.

— Ау! — возмутился Бахус. — Больно!

— Вот. Боль. Рисуй ее.

Он рисовал, рисовал пусть неумело, но в своей необычной манере, а это было важно для художника, особенно начинающего.

— У тебя акварель плачет.

— Че?

— Ниче, воды много нанес.

Парень исправлялся, хватал на лету. Талантливый малый.

— Молодец, — иногда хвалил я для профилактики, и тот сразу мнил себя великим. — Стирай.

— В смысле? — вытягивалось его лицо.

— В прямом.

Я наседал на Макса не просто для того, чтобы позлить, хотя и для этого тоже. Мне нужно было от парня действительно много. Я еще не говорил ему, но рассчитывал оставить на него студию, пока… да, я собирался лететь к ней, к Соне, и просто выжидал момент. Ну, и с новыми планами покорить Францию, мне мог понадобиться личный Санчо Панса, поэтому он снова получал по загривку и чертыхался под нос.

Прошла еще неделя, наступил апрель. Соня написала утром, что послезавтра возвратится из командировки домой. Я снова учил уму-разуму Макса, называл его руки кривыми, когда заметил тень за окном. Прервался вдруг, будто почувствовал что-то извне влекущее. Подошел и медленно открыл створки, замер. На подоконнике сидела голубка, абсолютно белая, смотрела прямо в глаза. Я засмеялся — если искал знак, то он однозначно нашел меня сам.

Купил билет в Южный без промедлений, плевать даже, что с пересадкой.

— Смотри, Клео будет следить за тобой, — с наигранно грозным выражением лица заявил парню и подхватил дорожный чемодан спустя сутки.

Пушистая зараза мяукнула и уселась у ног Бахуса, вызвав у меня лишь ухмылку. Вот же парочка вышла, опасно было оставлять их вдвоем, но я старался об этом не думать.

— Справишься?

— Обижаете.

Уже сидя в Шереметьево, дожидаясь следующего рейса, я поймал себя на мысли и вопросе — а если бы голубь не прилетел? И тотчас усмехнулся, быстро отыскав ответ: я принял бы то же самое решение только на час позже.

Мне удалось ненароком выведать у Сони все подробности: время прилета, рейс, как будет добираться. Она была очень болтлива, если ничего не подозревала. Я прибыл на час раньше нее, хоть и разнервничался не на шутку, когда мой самолет задержался.

С полчаса я решал рабочие вопросы, но чем меньше времени оставалось, тем сильнее нервничал — ладони потели, пульс бил по вискам, мысли путались. С каждой отсчитанной минутой меня все больше накрывало.

Сначала я мерил шагами угол зала ожидания, потом, чтобы отвлечься, включил в наушниках на повтор «Por una cabeza»*. Когда оставалось всего ничего, подумал про цветы. Подумал и вспомнил, что видел автомат с букетами, выходя покурить. Умчал за ними.

Все закрутилось в ритме танго, что звучало и без телефона в голове. Эта сволочь принимала только наличные — я про автомат. Пришлось нестись в другой конец аэропорта, чтобы снять деньги в банкомате. Меня штормило не по-детски. Я в третий, а потом в четвертый раз пересекал зал, люди уже оборачивались в мою сторону.

Спешил обратно, как сумасшедший, с букетом в зубах и чемоданом в руке, параллельно набирал ее номер, но у Сони постоянно было занято. А я уже слышал, слышал громкое объявление и боялся опоздать.