Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Когда вы наденете ему смирительную рубашку, позовите меня. Я снова поставлю ему капельницу, теперь уже к ноге.
7 ЧАСОВ 10 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ
В конце концов дело даже не в том, чтобы быть всегда правым. Конечно, правым быть куда лучше. Но правота вовсе не всегда влечет за собой престиж, власть, влияние или известность. Если человек прав, но ведет себя неправильно, это может стать губительным для его карьеры. Нередко бывает и так, что человек совершивший непоправимую ошибку, блестяще выходит из положения. Так, сравнительно недавно, когда Кеннеди был президентом, они допустили ошибку, предприняв вторжение на Кубу в районе залива Кочинос. Но тогда они были неправы все вместе. А преподнесли это так, словно преподаватель из Пойнт [военная академия в США] вошел не в класс, а в мир и заявил: «Эх вы, простофили, вы совершили большую промашку. Да, вы действительно промахнулись. Но пока я не буду засчитывать отметки предварительных экзаменов. Мы будем учить все заново, и на сей раз только попробуйте не сдать…».
Ну, может быть, и не совсем так было. Имелось немало убитых, и много людей оказались в кубинских тюрьмах, но в Вашингтоне, в умах и сердцах американцев каким-то образом это событие запечатлелось как неудавшиеся небольшие маневры. И никаких оценок. Возможно, это не гуманно, но такова суть дела. Вопрос предельно прост: или вы верите в себя, или не верите. И если вы верите в себя, думаете, что сможете принести пользу, что ваше умение, ваш опыт и ваш ум пригодятся стране, значит, нужно подумать и о своей карьере, постоянно продвигаться вперед, потому что каждый новый день приносит новые проблемы и одна из них потребует вас.
Вот так Истлейк понимал это дело. Сидя в широком зале заседаний на третьем этаже Пентагона, он осматривал собравшихся и старался предугадать, как именно они будут реагировать на события в Тарсусе. Он верил, что иначе поступать нельзя. Он считал, что нечего принимать все слишком близко к сердцу, слишком серьезно. Этим никому не поможешь. Если офицер теряет на поле боя голову, начинает думать о павших и умирающих — а умирающие всегда хуже мертвых, так как они беспокоят вас своими криками,— это уже не офицер. У такого офицера будет только больше потерь. В два раза больше. В сто раз больше. Эмоции здесь только вредят.
Если рассматривать битву — или, например, происшествие в Тарсусе — как учебные маневры или некую отвлеченную проблему, то можно принести всем, кто в нее втянут, гораздо больше пользы, чем принесли бы все душевные переживания, взятые вместе.
Боже, хоть бы доктор Максвелл поскорее заткнулся. Он слишком долго распространяется по поводу вреда, нанесенного людям, а этими рассуждениями делу не поможешь. Гуманистические аспекты ясны и без того. Когда же он перейдет к предмету, явившемуся причиной созыва этого совещания? Промедление могло обойтись дорого. Истлейк отключился и постарался опять представить себе дело в виде отвлеченной проблемы. Как поступил бы он, если бы предстояло решать ему? Играл бы в открытую или темнил? В любом случае дело дрянь. Ни та, ни другая альтернатива его не устраивала. Проблема осложнена заявлением президента по телевидению —« фактор, который нужно учитывать при любом решении. Его никак нельзя сбрасывать со счетов.
Строго говоря, то, что они делали в Дагуэе, не выходило за рамки руководящих указаний президента. Их исследования вполне можно было рассматривать как исследования оборонного характера. Но пойди убеди в этом журналистов, внуши это людям. Журналисты могут повернуть дело так, как будто президент пытался двусмысленными заверениями ввести в заблуждение народ своей страны и международное общественное мнение. А это было не совсем так. Президент осудил бактериологическое оружие вообще и в частности как оружие возмездия. Звучало хорошо и, насколько Истлейк знал, соответствовало убеждениям президента. Почему бы и нет? Если имеешь возможность за два часа разбомбить любую страну мира, можно себе позволить осудить бактериологическое оружие. Значит, в Дагуэе продолжают проводиться только необходимые оборонные исследования — поиски путей обезвреживания бактериологического оружия.
Однако выступить сейчас и объявить о том, что произошло, Истлейк считал неправильным. Это означало бы сдаться, даже не попытавшись удержать свои позиции. Сдаться при первом же нажиме. Это было… преждевременным. Они еще точно не знают, насколько плохи дела. А главное, Истлейк всем нутром чувствовал, что это было бы неверно.
Конечно, с другой стороны, замалчивать инцидент слишком долго тоже было рискованно. Если о нем станет известно через другие каналы, если слух о нем как-то просочится, они все будут выглядеть еще хуже. Главное — как можно дольше держать происходящее под контролем и не упустить верный момент.
Но существует еще одна проблема: заставить согласиться на это остальных. Не то чтобы это было неосуществимо, но все же достаточно сложно. Тут надо было поразмыслить. Досадно, что совещание не чисто военное и невозможно, взглянув на воротник говорящего, тут же сообразить, чего стоит его мнение и каков его вес. Это было одно из демократических совещаний. Но в то же время не просто демократическое. Пожалуй, больше оно походило на собрание акционеров, где никто точно не знает, у кого какой пакет акций. У Ренчлера был большой пакет, но, похоже, все же меньше, чем у Шлеймана — советника президента по военным вопросам. А у Шлеймана меньше, чем у Макгрейди, который ввел президента в Белый дом. Главная сила — эти двое и полковник Инглиш, представитель армейской разведки. Не промахнешься, если заручишься поддержкой этих троих. Если, конечно, их позиции совпадут.
В конечном счете все будет зависеть от полковника Инглиша. Уже совершенно ясно, что он предпочтет замять дело и, если удастся, сделать вид, что вообще ничего не случилось. Но возможно ли это? Истлейк не был уверен, что им удастся долго придерживаться этой линии поведения. Но пока он решил примкнуть к Инглишу, чтобы удерживать положение под контролем хотя бы несколько дней, а может быть, даже несколько недель. Так что пусть Инглиш выступит и заявит, что пока нет причины подставлять свою
