Ответом стала тишина. Ни Паша, ни Настя ей не ответили. Даже внимания не обратили. Не разорвали зрительный контакт.

— Отпусти меня, Паша, — попросила Васильева. Они оба знали, что речь идет не об объятии, в котором он продолжал её удерживать. И Тая это тоже знала. Только Павел не мог Настю отпустить. Никогда не мог. Никогда не сможет. Это аксиома, которая не подлежит обсуждению.

Глава 11

— Не могу, — ответил он с надрывом в голосе, — не хочу. Не отпущу.

Какой же Паша все-таки эгоист! До кончиков ногтей. Всегда делает так, как хочет он. Никогда не думает о чувствах окружающих людей. На первом месте его мнение, его желания. Сколько лет она прогибалась, давая руководить своей жизнью? Слишком много, слишком долго. Настя, наконец, решила, определила свой собственный путь, и Павел вновь решил, что она изменит свое мнение под его давлением. Хватит! Не бывать этому!

Почему-то Насте было крайне важно доказать, что она может жить без Артемьева, что она самостоятельная единица.

Тишину разрезал жесткий удар — коротко замахнувшись, Настя дала пощёчину Павлу. Звонкую такую, в другом конце магазина слышно было. Паша даже не шевельнулся, продолжал сверлить Настю пронзительным взглядом. Голубой огонь манил, желал пленить. Васильева из последних сил сопротивлялась. Наверное, в глубине души она желала, чтобы ему было также больно, как и ей. А еще Анастасия боялась. Отчаянно страшилась поверить Павлу и окончательно разочароваться в нём.

— Ястно-о-о, — протянула Тая и быстренько задёрнула бордовую занавеску, снова отделяя их от остального мира.

Но даже то, что Малиновская быстро ретировалась, не могло вернуть Настю в состояние «полного крышесноса». Страсть растворилась, мозг включился, кровь вновь закипела от злости. От страсти к гневу. Артемьев всегда воздействовал на неё подобным образом. Он являлся ее личным проклятием.

— Бей меня, ругай, — голос Павла был совершенно спокойным, — называй как хочешь, делай что хочешь. Только не выходи за него замуж. Ты его не любишь!

— С чего ты решил, что я не люблю Толю? — маска равнодушия едва не треснула под напором внутренних сомнений.

— Если бы любила, не отреагировала бы так равнодушно на поцелуй Павлы и плюшевого мишки, — выдохнул Артемьев.

— Откуда такие познания? — ехидно спросила Настя. — Ты в своей жизни никогда никого не ревновал и не испытывал любви к женщине. Может, я полностью доверяю Толику, и моё доверие является прямым подтверждением любви? С этой точки зрения не смотрел на проблему? Зря, очень зря, потому что я люблю его.

Лгала и не краснела. Защищалась, как могла.

— Врёшь, Настюш, — Паша уткнулся носом в её волосы. Насте бы возмутиться, воспротивиться, но его близость приносила ей удовольствие. Мазохистка, констатировала девушка, неисправимая мазохистка. Долгие годы ожидания исправления Павла являются тому доказательством. — Ты меня любишь, а им прикрываешься…

— Самообман — плохой метод решения проблем, — заметила Васильева, пытаясь его оттолкнуть, но Артемьев едва заметил её сопротивление. — Смирись, Паша. Я выбрала Толю. Так будет лучше. Я получу тихую семейную жизнь, желанных детей, а ты продолжишь бегать по девкам, наслаждаясь свободой, и однажды мне спасибо скажешь, что оттолкнула. Мы слишком разные, да и не любишь ты меня. Сейчас в тебе играет дух противоречия, азарт.

— Ты не можешь знать, что я чувствую, — прорычал Паша. — Как ты можешь знать, если даже я только недавно понял, что чувствую?!

— Я слишком хорошо тебя знаю, — грустно улыбнулась Настя. — Ты не способен на долгие отношения, слишком быстро теряешь интерес к девушке. Мы для тебя трофеями являемся. Важен сам процесс завоевания. Утоляешь любопытство, а потом идёшь дальше искать следующую музу.

— По полочкам, значит, меня разложила, — фыркнул Паша, — расчленила. Только чувства логике не поддаются! Настя, поверь мне!

Она закрыла глаза. Не могла больше смотреть в голубые озёра, пытающиеся затянуть её в воронку.

— Не могу, — слова будто камни, падающие в эмоциональную гладь и разрушающие её единство, — не хочу рисковать! Поздно, Паша.

Артемьев злился. Всё в его поведении говорило об этом — сжатые в тонкую линию губы, гневные искорки в глазах, отсутствие румянца на щеках, напряженная поза. Он рвано дышал, будто загнанная лошадь.

— Значит приговор обсуждению не подлежит? Вынесла вердикт без права на пересмотр дела. Сама. И кто же из нас эгоист, Настя? Кто? — Павел уже не сдерживался, почти кричал.

— А я устала быть всепрощающей и понимающей, Паша, — всхлипнула Васильева, но слёзы сдержала. — Устала, понимаешь! Хоть раз поступлю так, как считаю нужным. Хочу выбраться из этого треклятого замкнутого круга, разорвать его к чертям собачим!

— Твою мать, он не сделает тебя счастливой! — не имея невозможности что-то изменить, Павел встряхнул её, словно этим мог образумить.

— Уже, Паша. Уже он сделал меня счастливой. Толя дал мне то, что ты мне никогда не сможешь дать — спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, — едва слышно ответила Васильева. Все её силы уходили на то, чтобы банально не расплакаться. Часть девушки хотела кинуться в его объятия и плюнуть на свадьбу и все договоренности. Но память вещь назойливая, постоянно напоминающая сколько боли принесли ей чувства к Павлу. Как собака, которую постоянно пинал один и тот же человек, и теперь обходящая стороной источник боли. Она просто хотела прекратить свои мучения, вот и всё. — Паша, уходи.

— Мы не договорили, — воспротивился он.

— Отнюдь, — отрезала Васильева, — мы поговорили, но каждый остался при своих. Я не поменяю своего решения. Тебе нужно с этим смириться.

— Нет, Настя, это ты не понимаешь, — заявил Артемьев, положив руку ей на шею, заставляя смотреть ему в глаза. — Я тоже не собираюсь менять своего решения. Не отступлюсь и буду бороться.

В этот момент вся уязвимость отразилась в её глазах. Почему же он не