Маннек не ответил. Тонкая полупрозрачная мембрана скользнула на его глаза, приглушив их оранжевое свечение. «Кажется, есть такие птицы, — подумал Рамон, — которые делают что-то вроде этого… у них веки прозрачные, сквозь которые можно глядеть. А может, это не птицы вовсе, а рыбы». Рамон ухмыльнулся и откинулся назад, устроившись поудобнее.

— Мне кажется, вы оказались здесь по той же причине, что и я. Мне кажется, вы от чего-то скрывались.

— От чего скрывался человек? — поинтересовался Маннек. Рамон вдруг ощутил себя немного неуютно — он не собирался рассказывать этой твари про европейца. Впрочем, какая теперь разница?

— Я убил кое-кого. Он был с женщиной и вел себя по отношению к ней плохо. Я был пьян, а он вел себя глупо и поднял шум. Он сказал какую-то гадость, я сказал какую-то гадость. Слово за слово… в общем, вышли в переулок, понимаешь? Потом оказалось, что он посол с Европы, а я сунул ему нож под ребро. Короче, я собирался смотаться оттуда на хрен. Найти какое-нибудь место, где бы меня никто не нашел, и отсидеться, пока шум не поутихнет. А вместо этого вас, pendejos, нашел.

— Ты убил человека одной с тобой расы?

— Типа того, — согласился Рамон. — Ну, хотя он был с Европы.

— Он ограничивал твою свободу?

— Нет. И жены моей не трахал, ничего такого. Дело не в этом.

— Тогда почему ты его убил?

— Так случилось, — сказал Рамон. — Ну, бывает. Вроде как несчастный случай. Мы оба были пьяны.

— Крепкие напитки, — кивнул инопланетянин. — Они снимают ограничения.

— Да.

— Ты убиваешь, чтобы быть свободным, и свобода приводит тебя к тому, что ты убиваешь, — заметил Маннек. — Этот цикл — ойбр.

— У него имеются свои отрицательные стороны, — согласился Рамон.

Что сказал тот cabron? Рамон попробовал вспомнить, как все это вышло. Должно быть, европеец сказал или сделал что-нибудь… или шутку отпустил неудачную. Все одно, они оказались в переулке. Это все вышло из-за женщины? Возможно, именно так. Он помнил переулок, нож, кровь, которая меняла цвет в свете вывески, но все остальное как-то выпало из памяти или расплывалось. Он не знал, что было тому причиной, тогдашнее его пьяное состояние или не до конца сформировавшийся, созданный инопланетянами мозг.

Почему ты его убил?

Хороший вопрос. Чем дальше, тем лучше этот вопрос ему казался.

На северном небосклоне сгущались тучи — белые, серые, желтые. На их фоне зелеными крапинами темнели зеленые шары — наполненные водородными выделениями растения, прозванные небесными лилиями. Они медленно, вальяжно поднимались на высоту, где их подхватывал ветер и начинал трепать как морские волны — медуз. Уже одно это служило безошибочной приметой наступающей погоды. В подбрюшье грозовой гряды Рамон уже видел вспышки молний, слишком далеких, чтобы слышать гром. Дождь прольется, но не здесь. Где бы сейчас ни находился тот, другой Рамон, по крайней мере ему не стоит опасаться промокнуть до нитки. Невесело, должно быть, приходится сейчас другому Рамону — раненому, одинокому, не подозревающему о том, что кто-то другой тоже знает об инопланетянах и пытается помочь ему выжить и остаться на свободе. Рамон представил себе своего двойника, скрывающегося под листвой, возможно, даже наблюдающего за их белым как кость ящиком, описывающим над лесом пологую дугу.

Напуган. Другой Рамон, наверное, напуган до смерти. И еще зол до чертиков. Напуган не только тем, что он обнаружил, и не только охотой, в которой ему выпала роль дичи, но еще и одиночеством. Есть ведь разница между добровольным одиночеством и вынужденной изоляцией. Пока у него был фургон с припасами, одиночество ему даже нравилось. Совсем другое дело — считать, что, кроме тебя, на север от Прыжка Скрипача нет ни одного человека, что ты не в состоянии позвать на помощь, что за тобой гонятся представители чужой цивилизации. Он попытался представить себя на месте своего двойника — что бы он чувствовал, о чем бы думал.

Больше всего ему хотелось бы убить этого pinche[13]инопланетянина. И он знал, что это именно так, потому что ему самому, сидевшему рядом с этим чудищем, больше всего хотелось именно этого. Рамон вздохнул. По крайней мере у того Рамона не торчит из шеи эта штуковина.

Маннек дернулся, и юйнеа внезапно застыла в воздухе. Рамон покосился на инопланетянина. Перья его возбужденно колыхались, как трава на ветру; руки, казалось, шевелились в предвкушении. В желудке у Рамона неприятно похолодело. Что-то случилось.

— Нашел что-нибудь? — спросил он.

— Человек был поблизости. Недавно. Ты был прав в своей интерпретации его течения. Ты удачный инструмент.

— Где он?

Маннек не ответил. Юйнеа начала медленно раскачиваться, словно подвешенная к небу длинным канатом. Рамон встал, и чешуйки пола больно впились в нежную кожу его ступней. Сердце его лихорадочно колотилось, хотя он не мог определить, от надежды или от страха. Сахаил дернулся раз и снова стих.

— Где он? — повторил Рамон, и на этот раз Маннек оглянулся на него.

— Он не присутствует, — пророкотал инопланетянин. — Интерпретируй вот это.

Юйнеа наклонилась и начала снижаться. Рамон пошатнулся и снова сел. Ковер леса разошелся, открыв длинную узкую поляну. Из травы торчали здоровенные плоские камни — гранит, судя по виду. И на краю одного из них что-то трепетало. Рамон прищурился, пытаясь разглядеть, что это. У края каменной плиты из земли торчала палка, к которой была привязана как знамя тряпка. Грязная, светлая с темными потеками. Его рубаха. Остаток рубахи, привязанный к палке уцелевшим рукавом.

— Каково значение этого предмета? — поинтересовался Маннек.

— Чтоб меня трахнули, если я знаю, — буркнул Рамон. — Может, флаг капитуляции? Может, он предлагает переговоры?

— Если он хочет обсудить что-либо, почему он отсутствует?

— Это вы ему палец отстрелили.

Маннек замолчал. Юйнеа медленно описывала круг. Рамон задумчиво прикусил губу. Странный флаг явно воткнули в землю с целью привлечь их внимание. И все же мысль о капитуляции плохо укладывалась в мозгу у Рамона. Рамон Эспехо так просто не сдался бы. Юйнеа подобралась к камню и принялась медленно-медленно опускаться. Рамон представил своего двойника в лесу — возможно, тот наблюдает за ними. Кстати, он положил в рюкзак бинокль, когда инопланетяне его обнаружили, или оставил его во взорванном фургоне? Нет, точно оставил. В рюкзаке не хватило бы места и для бинокля, и для взрывчатки.

Неуютное ощущение у Рамона сменилось паникой. Взрывчатка! Палка, воткнутая у края камня, передаст любую вибрацию гранитной плите. Никакой это не флаг. Это спусковой крючок.

— Стой! — заорал он, но опоздал на долю секунды. Юйнеа коснулась земли. Рамону показалось, что он успел увидеть, как дернулась палка — и тут же грянул взрыв.