Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Малыш… — прогудел Бродяга мне в макушку, — как ты?
— Я-а-а… Хорошо?..
Почему-то у меня последнее слово получилось с вопросительной интонацией, да еще и как-то по-детски жалобно, и Бродяга вздрогнул, еще сильнее сжав меня и даже чуть приподняв над полом…
— Малыш… Ты прости меня… Я… Я чет дурак совсем с тобой… Я исправлюсь…
— Я… не понимаю…
— Потом поймешь… Скоро Каз приедет, и все будет хорошо…
— Каз?
— Да… Ему три часа добираться до нас, уже два прошло…
— А что мы будем?..
— Не волнуйся, я все решу… Все будет хорошо… Ты меня прости, ладно?
— За что?
— За все… И за это тоже…
Он поднял меня повыше , словно куклу безвольную, и жадно поцеловал.
Я была почему-то к этому настолько не готова, что невероятно удивилась происходящему, слабо ахнула ему в губы, покорно вися в его лапах и позволяя целовать себя. Очень по-взрослому, так же, как он ночью целовал…
Но теперь, при свете дня, все как-то по-другому было, более остро, более резко, что ли…
И Бродяга был настойчивей, а его губы вытворяли такое, что у меня все внутри замирало от непонятного томления и даже легкой боли, такой странной сейчас и волнительной…
Я категорически не понимала, как себя вести, а потому просто растерянно положила ладони Бродяге на плечи, неловко погладила… И Бродяга, зарычав, толкнулся мне в рот языком еще грубее и настойчивей…
Его руки опустились ниже с талии на ягодицы, рывком подтаскивая меня все выше, чтоб ему было удобней целовать, и я нелепо обхватила его ногами за талию, распластавшись на здоровенном торсе, словно белка на стволе дерева.
Опытные жесткие руки Бродяги все время были в движении, трогая, гладя, ощупывая, словно он никак не мог поверить, что я — реальная, живая. И в его власти.
Деревянный домик дрогнул, и на нас сверху посыпалась труха, я застонала от легкой боли, а Бродяга с трудом оторвавшись от моих губ, пару мгновений ошалело моргал, словно не понимая, что произошло. И каким образом мы оказались уже не в центре комнаты, а у стены.
Потом он оглянулся и выругался так витиевато, что я даже покраснеть не смогла, потому что ни одного слова из употребленных им не слышала никогда.
— Прости, малыш, — он осторожно опустил меня на пол, — я как дурак с тобой… башню сносит… Иди пока… Погуляй, хорошо? Подыши воздухом… Ладно?
— Ладно… — оторопело кивнула я и пошла на выход, стараясь не шататься.
В голове порядочно гудело, ноги подкашивались, колени дрожали, низ живота тянуло сладкой волнующей болью… Что это со мной такое? Почему так?
Состояние сильно напоминало то, ночное, когда Бродяга так сладко и стыдно ласкал меня, перед тем, как… Ох…
Я вышла на крыльцо, чтоб послушно подышать воздухом, и дышала. Дышала, дышала, старательно не воскрешая в голове образы прошлой ночи, не думая о вчерашнем страшном дне, уже покрывшемся туманной дымкой, словно случившееся произошло не полсуток назад, а больше месяца. Все так же больно и тянет в груди, но уже привычно…
Мне не хотелось выискивать причины такой перемены, не хотелось думать, что дело все во мне, что я — недостаточно хорошая дочь, раз не оплакивала отца, а занималась чем-то неприличным с мужчиной, который даже не жених мне. Не хотелось вновь перекатывать в памяти страшные образы его убийц, их холодные голоса…
Словно в голове моей сам собой образовался блок, не пускающий разрушение внутрь, не позволяющий утонуть во всем этом…
Я стояла, вдыхала утренний осенних воздух и думала о том, вкусно ли Бродяге, понравился ли ему приготовленный мной немудрящий завтрак… И что готовить на обед, если его приятель Каз задержится…
А потом на тротуаре появилась черная машина, и я поняла, что минутка затишья закончилась…
Глава 27
— Слушай, Ар, я , конечно, все понимаю, девочка — конфетка, но ты реально перегнул…
Каз сидел на веранде дома Хазара, мирно дымил кальяном, до которого был большим охотником, и щурился на темное ночное небо.
Бродяга, каждый раз морщась, когда его называли именем из прошлой жизни, все никак не мог перестроиться, снова приучиться воспринимать себя не безликим Бродягой, а вполне конкретным Артуром, которого с щенячьего возраста кликали энергичным и коротким “Ар”, тоже запрокинул голову и принялся пялиться в небо, пытаясь выдохнуть, в конце концов, изматывающий напряг.
Позади была дикая дорога, до которых Каз был страшным любителем, невероятное напряжение в мышцах, потому что в каждой встречной тачке виделась угроза, и Бродяга, как никто, понимал, что, если тормознут, то они не отобьются.
Каз это тоже знал, Бродяга еще по телефону кратко обрисовал ситуацию и назвал фамилии, а потому ни о каких остановках речи быть не могло. И трасса выбиралась такая, что ралли “Париж-Дакар” нервно курило в сторонке. Да и вообще, все эти искусственно созданные препятствия на гонках такого уровня не шли ни в какой сравнение с родным и привычным русским осенним бездорожьем. Тут даже танки застревали в Великую Отечественную.
Каз, бешеный водитель и сумасшедший любитель гонять на всех видах транспорта, знал все козьи тропы не только родной области, но и этой, соседней, и еще парочки прилегающих.
Так что доверять ему было можно, что не умаляло тягот дороги, конечно.
Ляля, устав от бесконечной тряски, в итоге не выдержала и прикорнула на заднем сиденье джипа, прямо, как сидела, пристегнутая намертво ремнем безопасности.
Ее рыжая голова моталась по спинке сиденья от каждого резкого толчка и поворота машины, и Бродяга не мог оторвать от нее взволнованного взгляда, страшно жалея, что уселся вперед, к Казу, а не с ней.
— Да не переживай, — оскалился весело Каз, которого трудная дорога и опасность всегда дико заводили, — в порядке твоя лялька.
Бродяга только нахмурился, не желая успокаиваться. Ляля хмурилась во сне и выглядела на редкость маленькой и беззащитной. И Бродяга непроизвольно сжимал ладони в кулаки, сдерживаясь,
