охвачен непреодолимой тоской. Я находила его в поле, уставившимся в пространство, и маме иногда приходилось заставлять его есть нашу скудную пищу. Когда по воскресеньям Труда, Матеуш и Эмилия навещали нас, отец с отсутствующим взглядом сидел отдельно от остальных членов семьи. Казалось, он сдался. Я опасалась, что он не видит смысла в дальнейшей жизни, поскольку война забрала его сыновей и после его смерти некому было продолжить род. Сама мама днем старалась держаться, но иногда, просыпаясь ночью, я слышала тихие рыдания, которые она больше не могла сдерживать.

Все, на что мне оставалось надеяться, – это Томаш. Я всегда думала о нем как о целом мире, но когда вокруг меня было столько уродства и горя, я тосковала по нему с такой силой, что это пугало меня. Я была в ярости на Бога за то, что Он позволил такому случиться с моей страной, и часто в течение дня я обещала себе, что никогда больше не буду молиться. Я больше не хотела быть католичкой, я больше не хотела быть верующей – раз Бог допустил подобный кошмар, я больше не хотела иметь с Ним ничего общего!

Но каждую ночь я смягчалась и заключала молчаливое перемирие, по крайней мере, с Матерью Марией. Всего на минуту или две я отбрасывала свой гнев и смятение в сторону, чтобы просить Ее заступиться за меня и уберечь Томаша. Но я больше не заставляла отца расспрашивать в городе о Томаше и не молила о новостях. Известия за последние месяцы изменили нашу жизнь, и ни одно из них – к лучшему, поэтому я сказала себе, что даже оглушительная тишина предпочтительнее шума, если шум всегда заканчивается горем.

Глава 10

Элис

Я убеждаю маму еще раз вернуться к себе домой и привезти ее собственный айпад для Бабчи. Эдди нуждается в своем гаджете, поэтому мы не можем оставить его, но мне кажется неправильным лишать Бабчу голоса. Когда мама передает мне айпад, я начинаю искать приложение AAК в AppStore. Это безумно дорогое приложение – почти триста долларов. Мама ворчит, когда видит цену, но все равно вводит пароль и делает покупку. Как только Бабча понимает, что я делаю, она снова и снова нажимает кнопку «Спасибо».

Наконец-то приходит время возвращаться домой. Все, о чем я могу думать, это как бы устроить Эдди и налить себе бокал хорошего вина, но Келли встречает меня в дверях, кипя от ярости.

– Ты не поверишь, что сегодня со мной случилось. Это возмутительно!

По Эдди понятно, что это мой ребенок – те же зеленые глаза, те же темно-русые волосы, те же черты лица. Пока его педиатр не назначил ему рисперидон, чтобы избавить от монотонных движений, у Эдди даже была моя тонкая кость. Однако теперь он на тридцать фунтов тяжелее, и поэтому «тонкая кость» сейчас несколько скрыта. Келли – вылитый Уэйд, высокая и широкоплечая, у нее тот же оттенок волос и холодные голубые глаза. Она унаследовала его интеллект и его черно-белый взгляд на жизнь.

– В чем дело, Келли? – интересуюсь я со вздохом. Она упирает руки в бедра и вызывающе вздергивает подбородок. Я замечаю признаки негодования и мысленно настраиваюсь. Что же на этот раз? Неужели кто-то снова осмелился предположить, что она в чем-то неправа? Или, может быть, учитель поставил ее в пару с одним из чуть менее одаренных учеников для выполнения задания? Точно по сигналу, Келли возмущается:

– Сегодня учитель, заменяющий нашего, заставил меня выполнять обычную классную работу. Будто я обычный ребенок! Это нарушение прав человека!

Эдди плюхается на свою мягкую подушку в гостиной. Он кладет дрейдл себе на колени, и я понимаю, что он таскал эту штуку с собой весь день. Жаль, что я не спросила имя той женщины в магазине, чтобы послать ей записку с благодарностью. Пульт дистанционного управления лежит с правой стороны подушки, там, где он оставил его сегодня утром. Сын загружает приложение YouTube на телевизоре, а затем находит видео Thomas the Tank Engine[10]. Он больше не смотрит его на публике и в последнее время в школе бурно реагирует, если учительница пытается поставить для него этот сериал. Она полагает, что он достаточно социально осведомлен и понимает, что уже взрослый, чтобы смотреть его, но у него нет возможности поговорить с нами об этом, поэтому он хочет смотреть это видео только в одиночку. Это почти разбивает мне сердце. Я рада, что он все еще наслаждается им дома и тому, что сейчас могу оставить его. Вероятно, до ужина он посмотрит полдюжины серий. Думаю, что для Эдди это эквивалент бокала вина, в котором я так отчаянно нуждаюсь – и немедленно!

Я перевожу взгляд с сына, который не может общаться, на дочь, которая не может не общаться, вздыхаю и пытаюсь набраться терпения. Эти моменты сюрреалистического несоответствия в моих родительских обязанностях периодически случаются, и мне всегда удается справиться с ними, но я чувствую, что моя терпимость сегодня ускользает от меня, и я изо всех сил пытаюсь собрать волю в кулак. Мой запас терпения становится спасательным кругом, за который я просто не могу ухватиться, и я говорю правильные слова, но они получаются слишком резкими, так что я обрушиваю всю силу своего взрослого сарказма на десятилетнюю дочь.

– Я сомневаюсь, что это была «обычная классная работа», Келли. Я не думаю, что в школе с академическим уклоном выполняют обычные задания.

– Это была обычная работа! Не из продвинутой программы, по которой я занимаюсь! Так что с таким же успехом я могла рисовать пальцами.

Это безапелляционное высокомерие, которое меня выводит из себя. Широко расставленные ноги, руки, упирающиеся в бедра, выпяченный подбородок, то, как ее взгляд постоянно скользит по Эдди, словно она пытается донести до меня основную суть. «Я твой высокоодаренный ребенок, а не ребенок с особыми потребностями. Я заслуживаю лучшего, чем он, потому что я умная, а он проблемный».

Она растет монстром, и это внезапное осознание очень злит меня. Я отражаю ее позицию и говорю категорично:

– С тобой ничего не случится, Келли, если один день с тобой будут обращаться, как со всеми остальными.

– Я знала, что ты не поймешь! Папа понимает. Папа знает, как это неприятно – обладать неограниченным интеллектуальным потенциалом и быть вынужденным раскрашивать странички, как… как… – Она делает паузу, затем снова смотрит на Эдди, но на этот раз она позволяет своему взгляду задержаться, прежде чем с горечью