– О, нет, Юстина… плохие новости?

Подруга поспешно мотнула головой, пожала плечами:

– Если честно, не знаю. Я только слышала, как папа и мама шептались. Они спорили – отец хочет, чтобы мы остались, но мама настаивает, что меня нужно отвезти к ее сестрам в Краков. Она говорит, что в наши дни в деревне слишком опасно. Отец сказал что-то о Наде, а потом мама определенно сказала: «Томаш Сласки». Я мало что услышала, но это было ясно, как звон колокола.

– Ты же спросила их, о чем они говорили? – прошептала я внезапно онемевшими губами. Юстина кивнула, ее взгляд стал печальным.

– Они мне ничего не сказали. Отец только разозлился, а мама чем-то очень расстроена, она так много плакала прошлой ночью. Ты же знаешь мою тетю Надю. Она так добра… и она стольких потеряла, я уверена, что она бы с пониманием отнеслась к твоей ситуации. Если бы ты нашла способ увидеться с ней, я почти уверена, она бы рассказала тебе все, что знает.

Дом Нади находился в Тшебине, прямо на нашей стороне города, всего в нескольких улицах. Я могла бы сбегать туда, поговорить с ней и вернуться домой меньше чем через полчаса.

Я обернулась на наш участок и наткнулась на пристальный мамин взгляд.

– Я не была уверена, должна ли я тебе об этом рассказывать. Знаю, что твои родители никогда не отпустят тебя к ней, – сказала Юстина, проследив за моим взглядом. Я сглотнула и кивнула. – Хотя я не могла не сказать. Если Филипе… еще раньше… ну, если бы у кого-нибудь были известия… Любая весточка! Я бы хотела знать.

Могла ли я попросить Труду навестить Надю вместо меня? Я сразу же отбросила эту мысль. Она никогда бы не решилась на это, даже через миллион лет уговоров. Впрочем, даже если бы я смогла убедить ее сделать это, я бы никогда не простила себе, если бы Надя была замешана в чем-то опасном и это имело последствия для моей сестры и ее семьи. Какие бы новости ни были у Нади о моем Томаше, я сомневалась, что она узнала об этом без риска.

– Что ты собираешься делать? – спросила Юстина.

Я приподняла подбородок, совсем чуть-чуть.

– То единственное, что могу.

* * *

Ночь была не по сезону прохладной, но я оставила окно открытым, чтобы родители не услышали скрип деревянной рамы, когда придет время вылезать наружу. Я сидела на кровати, полностью одетая, прячась под ворохом одеял, страшась момента, когда мне придется покинуть теплый дом. Светила полная луна, которую временами закрывали клочки облаков. Я ждала, глядя в окно и наблюдая, как появляется и исчезает лунный свет.

Сколько историй я слышала за месяцы, минувшие с начала войны, о том, как кто-то ушел из дома и просто не вернулся? Иногда семьям удавалось узнать о судьбах ушедших, но чаще всего эти люди просто исчезали. Я не могла попросить у мамы свое удостоверение, и мои родители наверняка застукали бы меня, если бы я попыталась найти его сама, так что мне пришлось сбежать без документов, в комендантский час. Я понимала: если солдаты хотя бы увидят меня, мне конец.

Чем все это может кончиться для семьи? Неужели родители проснутся завтра и обнаружат, что я пропала, и никогда не узнают, что со мной стало? Они просто не переживут этой потери, тем более теперь, когда наши мальчики мертвы. И ферма без меня окончательно придет в упадок, и тогда солдаты заберут и родителей.

Или я бы вылезла в окно, быстро взбежала на холм, спустилась с другой стороны без происшествий, постучала в дверь Нади и уговорила ее рассказать мне все, что она знает. Пусть даже новости плохие – по крайней мере, сейчас я была готова услышать любую правду. Я представила, как рыдаю на обратном пути, и почувствовала, как напряглись мои мышцы. Существовала вероятность, что этот поход станет концом, а не началом.

Когда-то я убедила себя, что отсутствие новостей лучше, чем плохие новости, но в тот момент у меня не было ни малейшего шанса получить к ним доступ. Теперь же, когда я знала, что могут быть новости о Томаше, ожидающие меня на другой стороне холма, я никак не могла сидеть спокойно. Я бы прошла сквозь огонь ради этой новости. Я просто надеялась и молилась, чтобы мне не пришлось этого делать.

Я должна была рискнуть, потому что риск, на который я шла, мог все для меня изменить. Если бы я узнала, где Томаш, я могла бы попытаться выяснить, как до него добраться.

И с этой мыслью я осторожно вылезла через окно. Воздух был таким прохладным, что мое дыхание превращалось в пар. Я проглотила свой страх, посмотрела в сторону холма и заставила себя бежать.

В любой обычный день я была медлительна и довольно неуклюжа, но сейчас волнение было на моей стороне, и я двигалась так быстро, как только могла. Я не пошла по пути, по которому ходят все остальные, потому что это был не самый короткий маршрут, и я подозревала, что именно на нем меня может поджидать нацистский патруль. Я никогда не видела солдат в лесу, но даже будь они там, они не знали эту территорию так хорошо, как я. Я взбиралась на холм сотни раз, в любую точку, куда только можно было взобраться. Лучшие минуты моей жизни прошли на его вершине, и я знала это пространство так, как знала свое собственное тело.

Поэтому я поднялась по самой крутой части склона: самой прямой, но и самой сложной дороге в город. Я совершенно запыхалась еще до того, как добралась до верхушки, однако заставила себя продолжать идти, даже когда мои легкие, казалось, вот-вот лопнут, а сердце так сильно колотилось в груди, что я искренне боялась, что люди могут услышать это даже в нескольких милях отсюда.

Когда я приблизилась к вершине, у меня по затылку пробежало покалывание, и как только я определила это как ощущение, что за мной наблюдают, где-то позади меня раздался хруст ветки. Я сказала себе, что это мое воображение, но ощущение, что я не одна, не ослабло, даже когда я пошла быстрее, и вскоре я была уверена, что слышу позади мягкие шаги. Была это паранойя или там действительно кто-то шел? Я не могла рисковать и останавливаться, чтобы проверить. Я сказала себе, что это, вероятно, Юстина – возможно, она собиралась составить мне компанию? Потом я сказала