чьи ожидания в предыдущие десятилетия так резко возросли, появилась масса вполне законных поводов для недовольства.

В среде интеллигенции воцарилось чувство неудовлетворенности. Пьянящий оптимизм хрущевских лет испарился; конец ему положило вторжение в Чехословакию в 1968 г. Надежды интеллектуалов на духовное лидерство рассыпались прахом; им казалось, что общество становится все более материалистическим. Но и люди с материальными устремлениями тоже были недовольны. По мнению американского автора Джона Бушнелла, советский гражданин превратился в пессимиста, слушающего грустные песни Булата Окуджавы и рассказывающего политически немного рискованные, но при этом пропитанные самоиронией анекдоты вроде этого, действие которого происходит на политинформации:

Слушатель: Скажите, есть ли жизнь на Луне?

Политинформатор: Нет, товарищ, советские космонавты не обнаружили на Луне никаких признаков жизни.

Слушатель (грустно): Что, и там нет?

Хотя характерной чертой этой эпохи был уход в частную жизнь, в обществе пробивались ростки самоорганизации, независимой от государства и вдохновляемой в основном идеями защиты природы и сохранения памятников истории и культуры. Эти вопросы заботили в основном «либерально» настроенных граждан, но если говорить об объединениях нелиберальных и даже потенциально националистических, то бывшим военным, например, все-таки удалось добиться разрешения создавать ветеранские организации, что было очень важно для поколения мужчин, которые воевали на фронтах Второй мировой и годами поддерживали неформальные связи с однополчанами, регулярно собираясь, чтобы крепко выпить. По-прежнему издавались толстые журналы, процветавшие при Хрущеве, хотя многим из них пришлось смириться со сменой главного редактора и ужесточением ограничений на политические, особенно антисталинские тексты. «Октябрь», консервативный конкурент «Нового мира», снискал скандальную славу, опубликовав роман Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?», в котором автор в духе ностальгии по сталинским временам обличал тлетворное влияние Запада. Серьезную конкуренцию толстым журналам составлял «самиздат» – самостоятельно распространяемые, а значит, не подвергнутые цензуре рукописи, посвященные самым разным щекотливым темам, от политики и религии до йоги; их перепечатывали на пишущих машинках и передавали из рук в руки. Его менее заметный собрат, «тамиздат», распространял запрещенную литературу, привезенную с Запада.

К 1980-м гг. уровень образования женщин и их доля среди работающего населения поистине впечатляли. Число работающих женщин выросло втрое: с 20 млн в 1960 г. до почти 60 млн в 1989-м; женщины теперь составляли 50,6 % трудовых ресурсов страны. В 1979 г. среди граждан СССР от 10 лет и старше 60 % женщин имели высшее или среднее образование (для мужчин эта цифра составляла 69 %) – и такой высокий уровень сохранялся даже в Узбекистане, одной из тех республик, где женщины традиционно подвергались дискриминации. Женщины гораздо чаще, чем раньше, вступали в партию: в 1979 г. они составляли в ней 25 %, а в 1990 г. – 30 %. Но двойная нагрузка – полный рабочий день в сочетании со стоянием в очередях, работой по дому и воспитанием детей (а все это считалось «женским делом») – давала о себе знать. Ее в опубликованной в «Новом мире» повести «Неделя как неделя» убедительно описала Наталья Баранская; правда, проблемы, связанные с недоступностью медикаментозной контрацепции, ею в открытую не упоминались – это было бы уже слишком для ханжеской цензуры. Несмотря на широкую доступность государственных яслей и детских садов, работающая советская женщина могла по-настоящему справляться со всеми своими заботами только при помощи неработающей бабушки, проживающей вместе с младшим поколением.

В СССР ощущалось сильное влияние Запада, причем в сознании советского человека он присутствовал не только как жупел, но и как культурный ориентир. Согласно опросам, половина работающего населения Москвы слушала западные радиостанции; молодые люди вместо «Саша» и «Миша» называли друг друга «Алекс» и «Майк». К 1980-м гг. даже мужчин среднего возраста можно было увидеть по выходным в джинсах и черных кожаных пиджаках; в таком наряде они, скажем, отправлялись на дачу за рулем собственного автомобиля (водить который они обожали, хотя и не очень хорошо умели, поскольку учиться им пришлось уже в зрелые годы). На даче – после того как Дональд Кендалл заключил беспрецедентную сделку о производстве Pepsi в СССР в обмен на закупку водки «Столичная» для продажи в США – они пили и то и другое; бутылка пепси-колы на кухонном столе символизировала космополитическую «красивую жизнь». В кругу западных советологов какое-то время модно было говорить о «конвергенции», теории, построенной на предположении, что по мере модернизации советское общество неизбежно станет более либеральным, демократическим, индивидуалистическим и плюралистическим – короче говоря, больше похожим на западные общества. В СССР эта идея импонировала многим, хотя конвергенция, которая интересовала советского человека в первую очередь, заключалась в возможности покупать западные товары.

Диссиденты

Контакты с Западом были особенно важны для нового в СССР явления – диссидентского движения. «Самиздат» и «тамиздат», а также обратная связь, обеспечиваемая иностранными радиостанциями, позволяли инакомыслящим и распространять свои идеи в Советском Союзе, и формировать аудиторию и группу поддержки за рубежом. Поначалу желание выражать нестандартные идеи не обязательно подразумевало критику советской действительности, но, после того как в 1966 г. писателей-сатириков Андрея Синявского и Юлия Даниэля отправили под суд, обвинив в «антисоветской пропаганде» за публикацию текстов за рубежом, эти два дискурса начали все теснее сплетаться воедино. Ввод советских войск в Чехословакию, после которого интеллектуалы, подписывавшие протестные письма против вторжения, обзавелись черными метками в своих личных делах, придал диссидентскому движению дополнительный толчок.

Синявскому после отбытия наказания позволили эмигрировать во Францию; с тех пор с писателями-диссидентами в СССР предпочитали бороться именно таким способом, хотя некоторых помещали в психиатрические лечебницы, исходя из предположения, что любой, кто беспричинно подвергает себя риску, не отказываясь от своих непопулярных убеждений, должно быть, сошел с ума. Иосифу Бродскому, русскому поэту еврейского происхождения, осужденному в 1964 г. по хрущевскому закону о тунеядцах, в 1971-м КГБ предложил эмигрировать, а когда тот воспротивился, в следующем году его без обиняков посадили на самолет, вылетавший в Вену. В 1974 г. Александра Солженицына лишили советского гражданства и против его воли выслали в Европу. В смысле укрепления репутации СССР на международной арене эта стратегия явно не была выигрышной: изгнанные диссиденты, окруженные ореолом мученичества, продолжали критиковать страну, к радости ловящей каждое их слово западной публики. Конфуз усугублялся всплеском числа широко освещаемых историй с «невозвращенцами», в числе которых оказались глубоко несчастная дочь Сталина Светлана и танцор Рудольф Нуреев.

Спектр политических убеждений диссидентов был чрезвычайно широк: от в большей или меньшей степени разочарованных коммунистов вроде близнецов Жореса и Роя Медведевых до либералов типа Андрея Сахарова (известного физика, действительного члена Академии наук СССР, высланного в 1980 г. в город Горький) и консерваторов-русофилов, к которым в итоге примкнул Солженицын. Признаками, которые объединяли их всех, были защита прав человека и использование в качестве трибуны западных средств массовой информации. Иностранные корреспонденты в Москве были настоящим спасением для любого диссидента: они одаривали его дружбой, виски Johnnie Walker и сигаретами Marlboro; они контрабандой вывозили его труды за рубеж; и они же выносили его имя на первые страницы американских и европейских газет, если тот вдруг попадал в неприятности. ЦРУ и другие западные разведывательные службы также обеспечивали диссидентам негласную поддержку, о которой те не всегда просили и даже не всегда знали, но которую советская пресса усиленно педалировала. Естественно, это не добавляло диссидентам популярности в глазах советских граждан, и, за исключением деятелей националистического толка, движение мало контактировало с широкими слоями населения. Диссиденты, чьи имена гремели на Западе, практически не упоминались в циркулировавших в народе крамольных материалах, информацию о которых регулярно собирал КГБ (в основном это были дерзкие частушки, непристойности и анекдоты, жалобы на дефицит и рост цен, а также высказанные в состоянии подпития оскорбления руководителей страны).

Со временем, однако, диссидентские идеи вкупе с воспоминаниями об осуждении Хрущевым сталинизма в 1956 г. укоренились в сознании представителей элиты: сначала молодого поколения, а затем и поколения их родителей. К 1980-м гг. вполне уважаемый советский гражданин с хорошим местом работы мог смеяться над диссидентами в беседе с иностранцами, пусть даже и конфиденциальной, но в то же самое время критиковал советскую жизнь в выражениях, совершенно невозможных двадцатью годами ранее.

Монумент Веры Мухиной «Рабочий и колхозница», переосмысленный украинско-армянским художником-нонконформистом Вагричем Бахчаняном вскоре