Джордан не колебалась.

Вскоре после того как она принялась за дело, позвонила Хеннесси:

– Все смотрят на тебя?

– Зеленый свет.

– Мне предсказали будущее. Дама сказала, что к нам домой снова влезут.

Джордан выдохнула.

– У нас нет дома.

– Только ночлег, – сказала Хеннесси. – Пойду поговорю кое с кем насчет собаки.

И отключилась.

Джордан снова сосредоточилась на холсте. Искусство, искусство, думай об искусстве. Если она думала об искусстве, то переставала гадать, что может пойти не так. Искусство составляло существенную часть Джордан. Не искусство типа «возьми кисть и вырази свою душу посредством красок», но, скорее, искусство как предмет в багажнике машины, как физическое доказательство культурной идентичности, как товар. Искусство дало ей шрамы, пятна и мозоли. Возможно, это было неизбежно, учитывая ее происхождение. Отец Хеннесси коллекционировал искусство, включая собственную жену, а та до самой смерти писала портреты. Работы матери Хеннесси пользовались некоторой известностью, пока она не умерла, а теперь стали прямо очень знамениты. Это потому – как обнаружила Джордан, – что искусство всегда живет дольше, если оно смешано с кровью.

– Трудно сказать, что я удивлена, – произнес знакомый голос.

Фейнман. Бернадетта Фейнман в этом окружении казалась еще беспорядочней и эффектнее – к очкам с розовыми стеклами, которые Джордан уже видела, добавилась длинная шуба. Фейнман напоминала хладнокровную старую даму, которая кое-что повидала в прошлом и вполне готова повидать кое-что в настоящем. Она по-прежнему держала в руке сигарету с гвоздикой – теперь с длинным мундштуком. Джордан оценила эту склонность к эстетике, пусть даже у нее самой оборвалось сердце.

– Блин, – сказала она.

Она попыталась припомнить, как должен был измениться план, если из-за Фейнман ее вышвырнут.

– Успокойся и рисуй, – сказала Фейнман. – Я тебя не сдам. Я поняла, кто ты, еще когда отказала тебе у Ти-Джея. Я знала, что ты можешь и сама пробраться сюда. Иногда надо выглядеть сознательным противником. Я хотела, чтобы это запомнили – что, по моему мнению, сама ты справишься лучше.

– Конечно. Открыть свой потенциал. С большой буквы О. Я очень признательна. Человек всегда хочет большего, – ответила Джордан. – Значит, это просто добрососедский визит?

Фейнман многозначительно уставилась на нее, словно полагала, что причины, заставившие Джордан выбрать криминальный образ жизни, всплывут на поверхность, если посмотреть повнимательнее. Наконец она сказала:

– Улыбайся так всегда. Это оригинал.

Когда она ушла, Джордан испустила долгий-долгий вздох облегчения. Тринити с запозданием написала ей: «Кажется, в твою сторону идет Фейнман».

Джордан ответила: «Ты вовремя. Что там у Х?»

Тринити: «Пока тихо».

Ничего хорошего. Ну или, по крайней мере, ничего плохого.

Обычно Хеннесси и Джордан были фальсификаторами.

Сегодня им предстояло стать похитителями.

Хеннесси пришла первой, чтобы выяснить, где находится намеченная цель. Учитывая такое количество этажей и помещений – и полное отсутствие каталогов – задача была непростая. Когда Хеннесси узнала, где картина, явилась Джордан – с дорогой приманкой и рисовальными принадлежностями. Она устроилась в самом людном месте, чтобы продемонстрировать свое умение. «Смотрите на меня, – буквально кричала она. – Смотрите, как я изображаю Хеннесси – сижу тут и снимаю копию с Сарджента, а не прячусь где-то и ворую картину. Смотрите на меня и мое алиби!» Это было идеальное преступление: Джордан потратила несколько недель, создавая безупречный дубликат картины, которую они намеревались украсть. Хеннесси предстояло подменить ее, пока владелец не смотрел.

Картина была нужна им.

Джордан вернулась к работе. Она пыталась не думать о том, что делает Хеннесси. У нее была своя задача. Она слышала, как шепотом там и сям произносят имя Брайда, но понятия не имела, кто этой такой. Она улыбалась текучей толпе зрителей. Большинство задерживались лишь на несколько секунд, если только не хотели оставить заказ.

За исключением одного.

Он стоял так долго, что Джордан подняла глаза. Консервативный дорогой серый костюм. Консервативные дорогие черные часы. Консервативный дорогой черный шелковый галстук. Все так прекрасно исполняло свою партию в ансамбле, что совершенно не бросалось в глаза.

– Говорят, десять процентов картин в музеях – фальшивки, – заметил он.

Джордан взглянула на него. Он был молод и красив, совершенно в соответствии с культурными ожиданиями, так что его внешность из привлекательной становилась скучной. Вьющиеся волосы у него были тщательно растрепаны, на подбородке виднелась тщательно отпущенная модная щетина. Хорошие зубы, хорошая кожа. Ярко-синие глаза. Он казался совершенно безобидным. Джордан спросила:

– А еще сорок процентов ошибочно атрибутированы безо всякого злого умысла?

Он спокойно ответил:

– То есть, по крайней мере в половине случаев, любуясь произведением искусства, человек сознательно допускает трепет сомнения.

– Шутка на все времена.

Он рассмеялся. Искренне и просто. Этот смех не относился к Джордан. Он намекал, что, возможно, относится к нему – если ей того хотелось. Ну или он мог вообще ни к чему не относиться, если она предпочитала такой вариант. Молодой человек заметил:

– А у вас невероятный талант.

– Да, – согласилась Джордан.

– Я даже человечка не могу нарисовать. У меня не…

– Не будьте таким скучным, – перебила она. – Просто скажите, что никогда не пытались. Люди вечно говорят «талант», когда имеют в виду практику.

– Я никогда не пробовал, – признал он. – Я тренировал другие навыки.

– Например? Огласите весь список.

Он бросил взгляд на толпу. Не слишком нервно, потому что нервозность была не в его стиле. Но что-то явно привлекало его внимание.

– Вы похожи на моего брата.

– Поздравляю, – сказала она.

– С чем?

– С тем, что у вас такой красивый брат.

Теперь он рассмеялся по-настоящему, значительно тише, и одновременно отвел от Джордан глаза, словно пытаясь тем самым приглушить правду. Очевидно, он редко издавал этот звук при посторонних. Она задумалась, насколько глубоко он укоренен в этом мире. На вид он не обладал теми свойствами, которые требовались, чтобы выжить на Волшебном базаре. Он больше походил на человека, который занимается рентами и облигациями.

Джордан вернулась к работе.

– Могу я спросить, что вы тут делаете?

– Нет, – сказал он.

Джордан посмотрела на него. Он улыбался той же спокойной улыбкой, но не отступался от своего «нет». Это «нет» не было злым или грубым. Просто констатация факта. «Нет, тебе не позволено знать».