– А, человек-маска, – сказала одна из них.

Другая спросила:

– А где ваша прекрасная дама?

Он сложил два и два.

– Дама, дама, которую вы видели. У нее светлые волосы… кожаная куртка… и… и синие глаза? – Он указал на собственное лицо.

Обе посмотрели на него, поджав губы, как школьные учительницы.

– Слушайте, она умерла. Я знаю, что она умерла. Я видел… мне надо знать, что происходит, – сказал Ронан.

«Пожалуйста, помогите. Пожалуйста, помогите мне разобраться».

– Пожалуйста. Вы с ней говорили?

Сестры внимательно разглядывали его. Одна из них, старшая, вытянула руку и слегка обвела глазницу Ронана, словно снимала мерку для маски. Палец у нее был холодным, как лед. Он отвернулся.

– Она оставила карточку, – сказала младшая. – Можешь взять, она нам не нужна.

Ронан взглянул на картонный квадратик. На нем было изображение женщины, с крестом поперек лица.

Он не видел в этом никакого смысла, но, тем не менее, взял карточку.

– А чего она хотела?

– Того же, чего и все. Узнать больше про…

Ронан знал, что они собираются сказать, поскольку это имя завершало почти все фразы в тот вечер. Он договорил за них:

– …про него.

– Да, – сказала старшая. – Про Брайда.

Фарух-Лейн никогда не подвергала испытанию свою физическую форму. Во всяком случае, не всерьез. Не в формате смертельной игры в кошки-мышки. Ей не доводилось нестись по коридорам, бегом миновать двери и мчаться по головокружительным спиралям десятков лестниц. Она бегала только в спортзале, с музыкой в наушниках. Иногда, при хорошей погоде, – вдоль озера, в кроссовках в тон спортивному топику в тон фитнес-браслету, а иногда – в спортивных центрах при отелях, где изгибы ее красивых загорелых ног отражались в бутылках с водой. Она бегала лишь для того, чтобы хорошо выглядеть.

Но никогда – чтобы спасти собственную жизнь.

Однако теперь Фарух-Лейн именно так покидала отель «Картер», и на каждом этаже число преследователей все возрастало. Она слышала, как что-то ударялось о стены у нее за спиной, но не оборачивалась посмотреть, что там такое. Чья-то рука ухватила ее за лодыжку, но она вырвалась и прибавила скорости.

Когда она неслась по вестибюлю, женщина с воротником, похожим на магазинную сумку, улыбнулась ей – очень неприятно – и сказала:

– Беги, коп.

Фарух-Лейн выскочила за дверь. Она сбежала с лестницы так быстро, что чуть не врезалась в машину, стоявшую прямо у входа.

Это была ее машина.

За рулем сидел Парцифаль Бауэр, идеально прямо, как гробовщик за рулем катафалка.

Фарух-Лейн услышала, как кто-то – возможно, швейцар – бежит следом.

Она прыгнула на сиденье и на ходу захлопнула за собой дверцу. Замок щелкнул.

Негромкий стук, раздавшийся, когда они отъехали, означал одновременно попадание пули в машину и радость Фарух-Лейн по поводу того, что она не поскупилась на полную страховку.

Примерно милю спустя Парцифаль остановился у обочины.

– Я больше не хочу вести. У меня нет прав.

Фарух-Лейн еще не отдышалась, и в боку у нее кололо. С ума сойти, он был там и ждал ее. Возможно, он спас ей жизнь.

– У тебя было видение?

Он покачал головой.

– Как ты узнал, что надо подъехать?

Парцифаль расстегнул ремень безопасности.

– Логика.

Мы отдали им мир, прежде чем успели спохватиться.

А они уже рассказывали про нас истории, и мы им верили. Легенда такова: побочный эффект жизни сновидца – эмоциональная нестабильность. Мы могли грезить, но были не в силах переносить бодрствование. Мы могли грезить, но не умели улыбаться. Мы могли грезить, но должны были умереть молодыми. О, как они любили нас, невзирая на наши слабости, нашу неприспособленность к практическим вещам.

И мы верили. Добродушная и злая сказка – но мы ей верили. Мы не можем править миром. Мы даже собой не владеем.

Мы сами отдали им ключи от машины.

Ронану снились лето и Адам.

Он находился в кипящем от жары саду, окруженный высокими кустами помидоров. Зелено. Так зелено. Цвета во сне воспринимались не зрением, а эмоциями, поэтому для их яркости не было предела. В куче чернозема лежало радио, и из него раздавался голос Брайда, и рядом сидел Адам – его костлявое лицо было загорелым и изящным. Он вырос. В последнее время Ронан всегда видел Адама во сне взрослым – не в том смысле, что ему уже можно было покупать сигареты, а по-настоящему взрослым, до мозга костей зрелым, решительным, уверенным. Возможно, для этого имелось какое-то психологическое объяснение, но Ронан не мог его найти.

А потом они все вывернули наизнанку. Сознание – вот как они называют бодрствование. Бессознательное – вот как они называют сны. Подсознательное – вот как называют то, что в промежутке. Мы с тобой знаем, что это чушь.

Но так говорил Заратустра, или типа того, и они отдали нам потусторонний мир, а себе забрали реальный.

Какая наглость.

Во сне этот уверенный и властный взрослый Адам, всё еще по-юношески жилистый, но с привлекательной темной щетиной на подбородке, положил Ронану в рот зрелую маленькую помидорку. Теплую от солнца, упругую на ощупь. Потрясающе горячие, остро-сладкие семена взорвались, когда Ронан раздавил помидор о нёбо. Он имел вкус лета.

Пойми: им нужно, чтобы ты сломался. Иначе они этого не перенесут. Представь – если бы ты мог делать то, что делаешь, но без всяких сомнений.

Не говори, что не сомневаешься.

Не говори, что ты все понял.

Твои чокнутые крабы пришли к тебе, а не ко мне. Не моя дата рождения была написана у них на животе. Ты еще не веришь в реальность своих снов. В свою реальность.

Я не хочу, чтобы ты снова решил, что это был просто сон.

Это верный путь к смерти.

– Tamquam, – сказал Адам.

– Подожди, – сказал Ронан.

– Tamquam, – негромко повторил тот.

– Alter idem, – закончил Ронан и оказался один.

Сад исчез, и теперь он стоял на скалистом берегу – дрожа, наклонившись от ветра. Несмотря на холод, океан был тропически-синим. За спиной у Ронана вздымались угловатые черные скалы, зато берег был усыпан кремовым песком. Пейзаж наполняло желание. Этот сон состоял из тоски по тому, что лежало за пределами досягаемости. Желание плавало в воздухе, как влажность. Омывало берег вместе с соленой водой. Ронан втягивал тоску с каждым вдохом и выдыхал немного счастья. Как грустно.