— Какой-нибудь музейный червь, — сказал Оберманн Софии. — Бледный англичанин. Я хорошо знаю англичан. Они либо нахалы, либо трусы. Либо лицемеры. Вроде нашего друга, преподобного Хардинга. Разве Хардинг может нести туркам христианство? Да он скорее обратит обитателей Оксфорда в язычников. — Сняв шляпу, он принялся ею обмахиваться. — Интересно, какого типа англичанином окажется мистер Торнтон.

Александр Торнтон, сев на корабль в Тилбери, через три недели прибыл в Трою. Он не показался Софии музейным червем, как предполагал ее муж. На взгляд Софии он скорее походил на спортсмена или альпиниста. Он был высок, очень строен, с заметным после трехнедельного пребывания в море загаром.

Кадри-бей настоял на том, чтобы приветствовать Торнтона в Трое со всей торжественностью. София внимательно, если не сказать жадно, наблюдала за молодым человеком, в то время как он обменивался рукопожатиями и поклонами с руководителями экспедиции и пил поданную ему чашечку турецкого кофе. Он не был неловок, напротив, манеры его отличались сдержанностью и точностью.

— Надеюсь, что застал вас в добром здравии, сэр, — обратился он к Оберманну.

— Никогда в жизни не чувствовал себя лучше, мистер Торнтон. Я просто цвету.

— Рад слышать это, сэр. Мы в Англии слышали о вашей великолепной работе. А теперь еще и это…

— Вы скоро увидите мою великолепную работу, мистер Торнтон. А сейчас позвольте представить вас фрау Оберманн.

— Очень рад. — Торнтон склонил голову, прежде чем взял ее руку, но не сумел скрыть удивления, встретив на раскопках женщину.

Оберманн засмеялся и хлопнул его по плечу.

— Вы не считаете, что здесь неподходящее место для женщины?

— Напротив, я в восхищении.

— Сказано очень по-английски. Разве я не говорил тебе, София? Они всегда учтивы. А знаете, мистер Торнтон, что вы стоите как раз на том месте, где когда-то греками был водружен деревянный конь.

— Это честь, несомненно. Но я всегда считал, что легенда об этом коне… просто легенда.

— Вы слишком долго пробыли в Британском музее, мистер Торнтон. Вы разучились удивляться.

— Я начал работать в музее полгода назад, сэр. Так что вы не должны приписывать мои недостатки пребыванию там. Они мои собственные.

Торнтон в самом деле привык мыслить самостоятельно. Когда ему было пятнадцать, его мать умерла от рака, и с тех пор он сделался задумчив и стал полагаться только на себя. Он начал интересоваться миром. В частности, обществом, в котором жил. Он решил изучать теологию в Оксфорде, потому что хотел стать пастором в лондонском Ист-Энде, где мог бы помогать бедным и бездомным в округе. Затем, во время одной из длительных загородных прогулок неподалеку от Оксфорда, он начал сомневаться в устоях церкви, в которой был воспитан. И, в конце концов, усомнился в собственной вере. Оставив теологию, он начал заниматься относительно новой наукой, палеографией, на отделении археологии в университете. Но интереса к социальной справедливости не утратил. Он был сторонником передовых взглядов на права рабочих и женщин и, вступив в лондонскую Лигу образования, читал в Эксетер-холле лекции о ре формах.

— Вы волевой человек, — сказал Оберманн. — Я рукоплещу вам.

София наблюдала за Торнтоном во время этого обмена репликами. Он казался настороженным, внимательным, но она чувствовала, что поведение ее мужа забавляет его. И не могла понять, нравится ей это или нет.

— Мистеру Торнтону, наверное, хотелось бы увидеть свое жилище, — сказала она. — Ведь он приехал издалека.

— Боюсь, мистер Торнтон, мы не можем предоставить вам золотые чаши с водой или девушек в услужение. Мы еще не дошли до гомеровского уровня. Стараемся изо всех сил, но не можем сравняться с его образцами поэзии.

— На самом деле я бы хотел как можно скорее увидеть сам объект.

— Простите?

— Объект. Таблички. То, из-за чего приехал.

— Вы торопитесь, мистер Торнтон. Но это приводит меня в восхищение. Глубоко уважаю ваше желание. Я в течение всей жизни в каждой ситуации всегда доказывал, что человек с железной волей способен на многое. Я собственноручно тайно совершил обрезание в Мекке, чтобы меня не обнаружили. — София удивленно взглянула на мужа. — Итак, отведем вас к вашему объекту. — Оберманн повел Торнтона к хижине, в которой были сложены таблички. — Они собраны здесь, — пояснил он. — Это подходящее, сухое место. Им здесь уютно, как любят говорить у вас в Англии.

Войдя в помещение, Торнтон отреагировал мгновенно.

— Я не ожидал, что их окажется так много, — сказал он.

— У нас сто семьдесят восемь отдельных объектов. Они приблизительно одного размера и вида, как вы видите. Но, разумеется, изображения на всех различны.

— Обязательно должны обнаружиться шаблоны и повторяющиеся мотивы, — сказал Торнтон. — Можно? — Он взял одну из табличек и принялся изучать задумчиво и удивленно. София подумала, что, возможно, он близорук — так близко он подносил табличку к глазам; еще она заметила, что руки его слегка дрожали. — Могу я задать вам вопрос, герр Оберманн? Каково ваше мнение относительно языков, на которых разговаривали в этом регионе земного шара? Мне приходилось слышать различные мнения.

— Они принадлежали к индоевропейской группе, но отличались один от другого как латынь от греческого. У меня есть сомнения относительно албанского, можно ли его вообще причислять к арийским языкам.

— Но ведь они не были семитскими?

— Весьма сомнительно. По моему мнению, язык, на котором говорили в этом городе, был древнеиллирийским или фракийским.

— Это не то же самое, что пеласгский?

— Я поражен вашими знаниями, сэр.

— Это моя профессия. Но ведь Гомер употреблял этот термин, описывая ахейских греков, а не самих фракийцев. — Он все еще рассматривал табличку, поднеся ее близко к глазам. — Пластинка обожженной глины, формой напоминающая каменный резец. — Похоже было, он разговаривает сам с собой. — С одной стороны надколота. На ней надпись и что-то похожее на цифры. Они прочерчены по мокрой глине и, несомненно, рукой опытных писцов. Уверен, вы пришли к тем же выводам, сэр.

— Совершенно тем же, мистер Торнтон.

— А каковы ваши предположения относительно даты?

— Они были найдены на уровне "сожженного города", поэтому я полагаю, что они сделаны около 1800 года до Рождества Христова.

— Вы очень точны.

— Это моя профессия.

— Довольно ранняя дата для письма такого типа. Если считать его индоевропейским.

— Эта дата будет принята всеми. Я совершенно уверен. — Торнтон смотрел на Оберманна, пытаясь скрыть изумление, которое София, тем не менее, заметила. — Мое первое впечатление меня никогда не обманывает, мистер Торнтон. Вы знаете, чем должен обладать археолог?