— Знанием геометрии?

— А, да вы пифагореец! Нет. Археолог должен обладать вдохновением. Воображением. Фантазией. Могу я рассказать вам историю? Когда мы копали на Итаке, никак не могли найти источник воды. Во дворце Одиссея должны были быть колодцы, но что с ними стало? Забиты мусором веков. Мои люди собирались рыть новый колодец в углу двора, но я понял, что они ошибаются. Приняв во внимание очертания холма, расположенного выше, — вы следите за мной, мистер Торнтон? — я начертил крест рядом с лежавшей на земле большой глыбой, и велел копать там. Я должен был ненадолго уехать. Когда я вернулся, все кругом были просто вне себя от возбуждения!

— Что же произошло, сэр?

— Рабочие прошли не более двенадцати дюймов верхнего слоя грунта, и перед ними открылось засыпанное мусором отверстие древнего колодца около тридцати шести дюймов в диаметре. Это был тот самый колодец, о котором писал Гомер, с его чистым источником! На дне, на глубине сорока футов, находился обильный источник воды, которая оказалась лучше, чем в любом другом роднике в округе. Жители Итаки до сих пор пользуются им и каждое утро благословляют меня в молитвах. Но это еще не конец. Мы обнаружили пару двуручных кувшинов слева от колодца, и тут же нашли им применение. Вот она, археология, мистер Торнтон.

— Очень впечатляющая история.

— Разумеется, мои рабочие сочли мою метку — крест — знаком, ниспосланным свыше, и провозгласили меня кудесником.

— Не сомневаюсь.

— Я с ними не спорил. Вот что я имею в виду под вдохновением.

София слышала эту историю раньше, но была уверена, что раньше речь шла о Тиринфе, а не об Итаке.

— Я думаю, мистер Торнтон хотел бы посмотреть дом, в котором будет жить, — сказала она.

— Должен признаться, что устал.

— Тогда вам нужно просить моего мужа о пощаде. Он уже утомил целую армию людей своими рассказами.

— Мистер Торнтон вдохновлен, София. Он хочет закрыть глаза и увидеть во сне Трою. Со всеми нами так бывает.

— Вряд ли я усну. — Торнтон взглянул на Софию. — Но был бы благодарен за предоставленную постель.

София повела его вдоль невысокой ограды, окружавшей их дома.

— В самом деле, удивительно, — сказал Торнтон, — увидеть здесь женщину. Если вы позволите мне это сказать.

— Вы можете говорить все, что захотите, мистер Торнтон. Здесь царит свобода. — Она рассмеялась. — Но я не единственная женщина здесь. У нас наряду с мужчинами работает много турчанок. Мы считаем, работа идет лучше, когда они работают вместе.

— Я рад это слышать. Я сторонник большего равенства мужчин и женщин в жизненных делах.

София быстро взглянула на него и отметила его серьезное, даже решительное, выражение.

— Вы верите в это равенство?

— О да! Я читал в Эксетер-холле лекцию на эту тему.

— Боюсь, эти теории еще не дошли до Греции.

— Но определенно дошли до вашего мужа. Он сделал вас партнером в работе. Он разрешает вам провожать меня в мой дом.

— Он очень добр.

— Нет, не добр. Просвещен. Нам в Англии не достает таких людей, как он. Знаете, что на работу в Музей не берут женщин? Это позор.

Софии снова бросилась в глаза серьезность Торнтона.

— Покровительница этого города женщина, — сказала она. — Совоокая Афина.

— Я знаю.

— Эпитет означает, что ее глаза светятся в темноте. Она видит нас, когда мы спим. Она присматривает за нами. Но вы не нуждаетесь в защите, мистер Торнтон. Вы сказали, что не будете спать.

— То есть вы хотите сказать, что сны опасны?

— Разумеется. Сновидение может сказаться на вашем здоровье. Мы часто обсуждаем это с мужем. Он любит спать. Он говорит, что сны придают ему сил.

— А вам?

— О, я закрываю глаза и вижу картины. Вижу ручьи, реки и деревья. Я собираю их. Я хочу их видеть. И они появляются. Это одно из главных удовольствий в моей жизни. — Ей показалось, что она была слишком откровенна. — А еще в снах являются пророчества и предупреждения.

— Вы верите в это?

— Вы тоже поверите. Когда поживете в Трое. Вот ваше жилье. — Это была каменная хижина, сооруженная из камней Трои, с соломенной крышей. — Приготовьтесь к тому, что ее будет продувать ветер. Каким-то образом он проникнет сквозь огромные камни и примется петь для вас.

— Замечательно. Ведь это камни, найденные при раскопках, правда? Это честь — быть удостоенным их защиты. Это успокаивает.

— Они крепки и надежны. Вот кувшин и таз. А то, о чем, как выражается мой муж, не следует упоминать, стоит под кроватью. Чтобы помыться, мы спускаемся к реке. Там есть место для мужчин и место для женщин, их трудно спутать. Время еды вы уже знаете.

Он слушал ее вполуха.

— Как вы думаете, могу я перенести таблички сюда?

— Надо спросить моего мужа. Вы считаете, что среди этих старых камней они заговорят с вами?

— Нет. Вовсе нет. Я люблю начинать работать как можно раньше. Мне лучше всего думается на рассвете. Когда просыпается мир, тогда и я.

В нем, показалось Софии, было удивительное смешение романтики и практичности. В несбыточных надеждах относительно женщин он был явным мечтателем, но сам не считал это мечтами. Он был эрудирован и вполне практичен по отношению к табличкам и при этом восхищался тем, что оказался среди камней Трои. Пожалуй, за ним стоило понаблюдать.

На следующее утро Александр Торнтон начал работать с глиняными табличками. С собой у него была лупа, большой блокнот и несколько ручек.

— Перья заточены по-разному, — объяснил он Оберманну, — чтобы верно копировать знаки.

Он спросил, можно ли ему взять таблички к себе в дом, и Оберманн охотно согласился. Тогда Торнтон, аккуратнейшим образом погрузив двадцать или больше табличек в тачку, отвез их в свою каменную хижину и повторял эту операцию до тех пор, пока все не были перемещены.

Затем, разложив таблички рядами на полу, он принялся копировать их по одной. Он сразу заметил, что на них сочетались символы и рисунки. Тут были кинжал и чаша, колесо и лошадиная голова, была амфора и одноручный кубок Торнтон зарисовывал их не торопясь, в точности повторяя кривые и точки глиняных оригиналов. Лошадиная голова напомнила ему изображение меловой лошади, прорезанное в дерне на холме под Уффинггоном[21], в ней ощущалась та же горячая жизнь. В бытность студентом Оксфорда Торнтон отправился в пеший поход в эту долину по берегу Темзы и до сих пор помнил ощущение чуда при первом взгляде на огромное животное, словно появляющееся из земли. Сейчас он испытывал то же чувство.