— А мне-то что? Ты у нас человек свободный. Это не толстенькая такая? Лично я бы ее совсем не платонически оформил бы. Мне толстые нравятся.

— Хочешь, познакомлю? Оформишь. А насчет того, что я — свободный, это ты зря. Я Тамаре прямо сейчас позвоню и извинюсь.

На кухонном столе лежала та самая фотография, которую он послал вчера Усачу на экспертизу.

— Кому позвонишь?

Полежаев распечатал фотографию на цветном принтере в увеличенном масштабе. Не пожалел чернил.

Не дождавшись ответа, майор продолжил:

— А ты уже успел с какой-то Тамарой познакомиться и ее обидеть? Узнаю Свердлова. Молодец, Степка, значит, бред из головы выкинул! А ну рассказывай!

С фотографии на Степана смотрел, счастливо и в то же самое время как-то неискренне, со скрытым намеком, улыбаясь, Степан Афанасьевич Свердлов. Этакий вольный дачник. На заднем плане по-прежнему дымился мангал. На траве по-прежнему лежала кривая тень фотографа. На голове Степана по-прежнему был по-пиратски повязанный красный платок (старый пионерский галстук), в правой руке лопата, а на заднем плане только что вспаханная под картошку грядка. Вот только никого больше на фотографии не было. Один-одинешенек, а вокруг — пустота.

Полежаев перехватил его взгляд.

— Никакого монтажа, Степа. Все чисто. Проверили в лучшем виде.

— Никакого монтажа… — повторил Степан, как эхо.

Как задумчивый робот, он взял телефонную трубку и нажал на цифру три — быстрый набор номера тещи.

— Здравствуйте, Альбина Михайловна, это Степан. Тамару будьте добры.

— Какой еще Степан? Какую еще Тамару?

— Ваш зять. А Тамара — дочь ваша. У вас дочь есть?

— Вы не туда попали.

— Туда я попал, Альбина Михайловна, не туда я попасть не мог, номер ваш в памяти телефона.

— Молодой человек, я шуток не понимаю, еще раз позвоните, сообщу в милицию. Тем более номер ваш у меня высветился. Продиктовать, если не верите?

— Спасибо, не надо. А шуток вы никогда не понимали.

Степан повесил трубку и упал на табурет.

Из детской приковылял Денисов с минус первого. Хромоногий и всегда чем-то недовольный, он слыл непревзойденным мастером своего дела.

— Привет, Степка, — хмуро бросил он в пол, не глядя на Степана.

Он прошел к умывальнику, пустил воду и подставил под струю руки.

— Где здесь руки можно помыть?

Закончив процедуру, он все так же, ни на кого не глядя, бросил в пустоту:

— Ну, я пошел, кофе не буду.

— Кофе будешь? — выпалил Полежаев.

Денисов повернулся к Полежаеву и посмотрел ему в глаза снизу и как-то наискосок.

— Кофе не буду, — отчеканил он. — В этой квартире проживал, проживает и, возможно, будет продолжать в том же духе один-единственный человек. Человек этот — мужчина. Причем закоренелый холостяк, судя по… некоторым следам. Пальчики только его и твои, Полежаев. Твои я наизусть выучил, ты их каждый раз оставляешь, нам лишнюю работу создаешь. А вторые — Степкины, разумеется. Все, до свидания!

Не дожидаясь ответа, он проковылял в коридор. Хлопнула входная дверь.

— И зачем тебе это понадобилось, Степа, ума не приложу. Какая-то паранойя нехорошая. Сначала фотография, теперь вот отпечатки… Думаешь, наведывался к тебе кто-то?

Степан подошел к окну, повернулся к Полежаеву спиной. Постоял так несколько минут.

«Спина какая-то… Красноречивая, — неожиданно подумал Полежаев. — С ума, что ли, сходит наш Степка? Сначала собака, потом сын, теперь вот Тамара какая-то. Семью ему надо, вот что…»

— А знаешь, что, Полежаев? — Степан резко повернулся.

Усач сделал вид что не заметил, как покраснели у приятеля глаза.

— Чего, Степан?

— А давай сегодня напьемся? Или слабо? Дела, небось, как всегда?

— А когда это мне было слабо? — просветлел Полежаев. — А дел будет меньше, если ты мне поможешь.

— Давай, попробую. Что там у тебя?

— Попробуй-попробуй. Тебя это от паранойи отвлечет. А то ты весь какой-то непонятный, собаки, фотки, тетки, которых я не знаю. А дельце, Степа, как раз то что надо. Мистическое, тебе понравится.

Слово «мистическое» показалось Степану очень длинным. Он вдруг почувствовал, как его мозг, как большая посудная губка, выжался сам собой и, едва влажный, облегченный, приготовился впитывать Полежаевскую историю.

— Это тебе не Громов с золотыми яйцами в подвале, Степушка. Тут покруче будет…

Полежаев достал из кармана новую пачку сигарет и долго цеплял за прозрачный язычок, чтобы ее распечатать.

Наконец это у него получилось.

— Слушай, Степа. Рассказываю. Только предупреждаю, в этот раз орешек крепкий. Настоящей чертовщинкой попахивает. Волшебством. Ты готов?

— Готов. Валяй!

— К нам обратился некий Александер Маркофф, будет хуже. Маркофф, с двумя «ф» на конце, — эмигрант первой волны. Очень богатый американец, которого обидели на родине его предков, то есть здесь у нас.

Так вот, господин Маркофф доверил СКБ-банку — знаешь такой, не хухры-мухры, — на хранение одну вещицу. Вещица очень дорогая, даже в чем-то бесценная.

Вещица эта, Степа, — обломок копья. Вернее, не копья даже, а пики от ворот, в форме копья. Размером примерно с пачку сигарет.

Полежаев показал размер большим и указательным пальцами.

— Пика эта из чистого золота и инкрустирована брюликами, но стоит она неизмеримо больше, чем ее вес в золотом или алмазном эквиваленте.

— Ну а где же он ее взял-то? — не выдержал слушатель.

— Профинансировал экспедицию одну в Казахстане. В районе Семипалатинска, будет хуже. Раскопки какие-то. Тут в прессе целая полемика поднялась, имеет ли он право пикушку эту вывезти или не имеет, откопана-то в нашей земле, но на его деньги. Ну да ты как всегда не в курсе, ты же в параллельном мире живешь: написанном тобой же самим. Живешь и пишешь, пишешь и живешь…

— Сергеевич, ты опять за свое, что ли?

— Извини. Так вот. Адвокаты с обеих сторон бьются, пресса подключилась — в общем, дельце шумное получилось. Ну, если ты не слышал, так оно к лучшему — глаз не замылился.

Полежаев достал из пачки «Кэмела» сигарету, зацепив фильтр ногтями, и посмотрел вокруг в поисках пепельницы.

— Бесценно же это копье потому, что является единственным свидетельством существования на этом месте города. А город являлся, возможно, столицей неизвестной цивилизации. И так далее вплоть до переиздания учебников по истории… в блюдце можно стряхивать? Сплав какой-то особый, который в ту эпоху никому в мире доступен не был.