Я запуталась в своих мыслях. Вы устали меня слушать, да? Я только что уложила маму спать и сижу за своим рабочим столом. Это мои единственные спокойные минуты дома. Ближе к ночи мать начнет звать меня по всяким пустякам. И так до рассвета. Она отсыпается, пока я на работе.

Я всякое пробовала, чтобы хоть что-то изменить…

У вас, конечно же, найдется масса советов для меня. Но я больше не могу ничего делать для своей жизни. Только работать и ждать освобождения. Через ее или свою смерть.

Вера

– Вы знаете, сколько нужно пить, чтобы умереть? Нет, не сколько за раз, а как долго? – этот вопрос прозвучал в наушниках консультанта горячей линии.

Она уже узнавала его. Сначала он спрашивал: что пить? Затем: что с чем смешивать? И теперь вот это… Если бы он не задавал этих вопросов, она бы наверняка даже не догадалась, что он пьян. Он ей нравился. Вы скажете, что это непрофессионально? Может быть. Но вы только послушайте…

Она пришла сюда работать полтора года назад. Вот ее ящик в тумбочке, вот кружка, вот спрятанные от всех меховые тапочки. Вы знаете, как холодеют ноги, когда за смену не слышишь ничего, кроме боли и страданий? Она боялась своей работы и любила ее. Особенно боялась тех, кто почти не говорит, но и трубку не кладет. Самые жестокие из них – женщины. А мужчин она любила. Женщины звонили чаще. Многие хотели разговоров. Она умела говорить. Вы думаете, она болтлива? Вовсе нет! После восьми часов смены она замолкала на оставшиеся шестнадцать.

Работала она хорошо, но спала после смен плохо.

Ее первый суицид случился на третью смену. В 9 утра. Когда совсем не ждешь. Браться за смерть с утра как-то нелогично. Там был совсем молодой парень. Он так и не объяснил ей ничего. Пообещал спрыгнуть с крыши. Она слышала ветер за его голосом. Она ничего не успела сделать. Когда его голос исчез из динамика, она сделала 30 отжиманий прямо у рабочего стола.

С тех пор было еще не меньше 20 звонков на грани. Больше никто разговор не обрывал. И никто не звонил в 9 утра. Но отжималась она каждый раз. Так возвращалось чувство реальности. Так можно было стряхнуть с себя наваждение смерти.

А вот после отчаянного, агрессивного, обессиленного женского молчания отжимания не спасали. Вы упрекнете ее в том, что она не проработала своих тараканов? Сдержитесь. У каждого должно быть что-то для личного преодоления. Иначе и на таких линиях появится: «если вы готовитесь умереть, нажмите 1…». Человека спасает человек.

– Вера, это вы? – спросил он.

– Я.

– Я рад, что вы.

– Как вы сегодня?

– Немного мертвее, чем вчера. Почти ничего, считай…

Он уже задавал ей десятки личных вопросов в предыдущих звонках. Она каждый раз нащупывала рукой браслет на левом запястье и отвечала по инструкции: «Я не могу сообщать вам личную информацию. Пожалуйста, давайте вернемся к теме вашего звонка».

Браслет ей привезла двоюродная сестра из Японии. Сестра была бесстрашна. Оттого каждую смену браслет сопровождал ее как амулет.

– Вера, я сегодня уже шестой раз звоню. Все не вы были. Я трубку клал. Я хочу вам кое-что рассказать. Можно?

– Можно, Леонид.

– Когда я был маленьким, мама никогда не укладывала меня спать. Просто оставляла в кроватке, закрывала дверь и уходила. Я, наверное, плакал поначалу. Я не помню. Я помню только, когда уже не плакал. Просто лежал, вжимаясь в матрац. Знаете, что мама в этот момент делала? Она выпивала. Я это точно знаю. Я помню звон рюмки и ее торопливые шорохи. Успевала, пока не придет с работы отец. Он приходил поздно и никогда не пил. Я думаю, он очень злился на маму. Но нельзя запрещать человеку пить. Он захочет выпить еще больше. А дальше случилось то, чего я так боялся. Мне было лет пять, не больше. У мамы не оказалось дома выпивки, и она закрыла дверь на замок и ушла за бутылкой. Мой папа был дипломатом, и мы тогда жили в Греции. Ему было стыдно за маму. Это был его позор. Я это только потом понял. Но он ничем ей не помог тогда. Мама вернулась только через много часов. А папа в ту ночь вообще не пришел. И я все лежал и кусал подушку. Я плакал. Было страшно. Я замерз, потому что несколько раз сходил под себя, боясь дойти до туалета. Утром мама наказала меня за это. Мне скоро 40, Вера. И вчера я снова проснулся мокрым, потому что несколько часов не мог уснуть в этой гребаной темноте!

Он плакал. Она слушала и молчала. Ей хотелось пить, она зажала микрофон и большими глотками выпила стакан воды.

– Вера, вы здесь?

– Конечно, Леонид.

– Я вам противен, Вера?

– Вы не должны даже мысли такой допускать. Лучше скажите, что может вам помочь сегодня справиться со своим состоянием?

– Выпить больше, чем вчера. Вы же знаете. Настанет день, когда я перестану вам звонить, это будет означать, что я, наконец, допился, – она слышит его ухмылку.

Вера перебирает в уме все техники работы с постоянными абонентами, и с постоянно пьяными абонентами тоже. Ей отчаянно хочется успеть до лимитирования разговора вдохнуть в него хоть каплю надежды. Надежды на завтрашний день, в котором он позвонит снова и будет звонить, пока не попадет в ее смену.

У нее вибрирует мобильный, она отвечает на сообщения в чате предстоящего девичника. Краем глаза отмечает, что до конца разговора осталось 14 минут. Леонид продолжает говорить. Несколько секунд Вера тратит на то, чтобы включиться в диалог. Снова накатывает не то жалость, не то упрямство, не то злость. Она думала о нем сегодня до смены. Она уже до мелочей представляет, как он выглядит. Ей нравится, что он эрудирован, нравится слушать его, ждать, пока он сделает глоток (иногда она слышит позвякивание кубиков льда), и ей кажется, что он пьет дорогой виски в глубоком кожаном кресле. У камина.

– Вера, вы, наверное, считаете меня неудачником?

– Нет, Леонид. Вероятнее всего, что-то заставило вас так отчаяться.

– Нет, Вера. Ничего. Это я сам. Знаете, где я сейчас пью? На трубах за своим домом. Здесь тепло.

Ей вспомнились огромные желтые трубы, небрежно обмотанные стекловатой, в ее родном городе. Это был самый неблагополучный район ее детства. Было ли это так же там, откуда звонил Леонид…

– Кто-нибудь ждет