— Я была не совсем честна с вами, Тео.

— О чем вы?

— Я не знала, как обсудить с вами эту тему… Вчера, когда вы рассказали мне о Далленбахе, я утверждала, что его имя мне что-то смутно напоминает, что я, должно быть, видела его в досье…

— Да. И?..

— Я прекрасно знаю, кто такой Грегори Далленбах. Не случайно год назад я подала заявку на вступление в комиссию. Это было связано не только с моими научными интересами. Много лет назад мой отец тоже работал в доме Святой Марии…

2

— Ваш отец?

— Позвольте объяснить, Тео. Я действительно должна была рассказать об этом раньше…

Я удивлен. Никогда бы не поверил, что она может быть лично связана с домом Святой Марии. Что это заведение для нее не просто объект изучения, но и часть семейной истории. По ее покаянному виду я вижу, что тема, которую она только что затронула, очень болезненна.

— Мой отец, Анри, умер от обширного рака поджелудочной железы, когда мне было всего тринадцать. Видите, я тоже рано потеряла одного из родителей.

— Мне жаль, Марианна.

Тень печали омрачает ее взгляд. Внезапно я чувствую, как удивительно мы близки.

— Он по образованию был детским психиатром, но медициной занимался очень недолго. Потом был на важных должностях в Службе защиты детей, позже ставшей Службой защиты молодежи. Он читал лекции в университете и писал экспертные заключения для судов. Отец много работал; помню, что он редко бывал дома… Моя мама была домохозяйкой, но проводила много времени, помогая ему, перечитывала его лекции, проводила исследования, предлагала новые идеи. Она безмерно им восхищалась.

Марианна переводит взгляд на парк и глубоко вздыхает, прежде чем продолжить:

— Мне очень мало известно о его пребывании в доме Святой Марии, и всё со слов матери. Помните, что я сказала вам вчера? В семьдесят первом году было принято решение о перестройке дома…

— Да, из-за подозрений в жестоком обращении и сексуальном насилии.

— Не было ни тщательного расследования, ни обвинительных приговоров, но директора подтолкнули к выходу на пенсию и заставили замолчать. Руководство дома Святой Марии было обезглавлено, а персонал дезорганизован; срочно требовался сильный и опытный человек. Я полагаю, что мой отец колебался, прежде чем согласиться на такую обязывающую должность, которая неизбежно положила бы конец всем другим увлекавшим его занятиям. Но у него было чувство долга, а главное, один большой недостаток: он не умел говорить «нет». Первоначально он должен был исполнять обязанности только на временной основе, но оставался там два года, пока воспитательный дом не закрылся. Я бы не хотела, чтобы вы неправильно поняли меня, Тео. Я полагаю, то, что я вам здесь рассказываю, должно вас удивить, и вы наверняка считаете, что я была неправа, солгав вам…

— Вы растерялись. Я понимаю, что вам было трудно рассказать мне об этом вчера, когда я почти ничего не знал об административных задержаниях.

— Нет. Мой отец был хорошим человеком и всегда думал об интересах других людей. Прогрессивный человек, он с подозрением относился к авторитаризму и репрессивным методам воспитания. Отец заботливо воспитывал меня и всегда предоставлял мне большую свободу. Всю жизнь он стремился помогать молодым людям, попавшим в беду, задаваясь вопросом, как с ними обращаться наиболее гуманным и эффективным способом. По словам моей матери, приехав в дом Святой Марии, он был глубоко потрясен архаичным и жестоким характером образования, которое давалось молодым девушкам. Этот институт, как и многие другие, слишком долго функционировал в вакууме, и я даже не уверена, что люди, которые там работали, действительно отдавали себе отчет в том, что делают.

— Печальная банальность зла…

Марианна кивает.

— Учитывая все обстоятельства, я считаю, что концепция Ханны Арендт[11] вполне может быть применима к рутине насилия, царившей в этих заведениях. Отец пытался что-то изменить. Он обнаружил, что в файлах интернированных почти не учитывалась их семейная история, руководство довольствовалось лишь перечислением недостатков. Благодаря своей подготовке детского психиатра отец составил новые индивидуальные карты, установил реальные диагнозы, которые оценивали эволюцию девочек. Он максимально изменил правила процедуры, разрешив воспитанницам еженедельные прогулки и увеличив количество посещений и писем, на которые они имели право. Он переоборудовал общие комнаты в спальни с несколькими кроватями, чтобы обеспечить им немного уединения и дать наконец возможность проводить свободное время, как хотелось им самим. По финансовым соображениям ему, к сожалению, не удалось снять с окон все решетки, которые придавали этому месту вид настоящей тюрьмы.

Я чувствую, как сильно Марианне хочется представить своего отца в положительном свете, особенно после той мрачной картины этих учреждений, которую она нарисовала.

— Ваш отец жил в доме Святой Марии?

— Нет-нет. Он уходил рано утром и возвращался поздно ночью, но всегда хотел ночевать дома, независимо от занимаемых должностей. Он знал, что должен любой ценой сохранить личное пространство, чтобы выстоять. Сталкиваться всю жизнь с проблемными подростками тяжело с психологической точки зрения.

— Вы бывали здесь в детстве?

— Нет, я родилась в семьдесят первом году. В любом случае маме не хотелось, чтобы мы бывали в подобном месте.

Я делаю быстрый подсчет: таким образом, Марианне тридцать семь лет. Я бы дал ей на несколько лет меньше, она очень молодо выглядит.

— Мой отец сделал здесь все, что мог, но задача была титанической, а труд — напрасным. Дом Святой Марии был обречен на закрытие, несмотря на все изменения, которые можно было осуществить.

— Значит, именно прошлое вашего отца побудило вас заинтересоваться этими учреждениями для интернированных?

— Отчасти да. Я чувствовала, что у меня есть долг, как будто я должна искупить вину.

— «Искупить вину»? Но вашему отцу не в чем было себя винить, а вам тем более…

— Я знаю. Но мы только что говорили о влиянии семейного наследия между поколениями: моя семья, очевидно, не избежала этого явления. В глубине души я думаю, что отец сожалел о том, что принял руководство домом Святой Марии. Он всю жизнь боролся с жестоким обращением с детьми и подростками и страдал от того, что был связан с этим местом, где произошло столько ужасов.

— Это мать рассказала вам об этом?

— Не такими словами, но я улавливала между строк. Он испытывал особую тревогу и беспокойство, когда руководил этим учреждением.

— Я понимаю.

— Никто не в курсе того, что я только что открыла вам, Тео. Профессор Бертле не знает, кем был мой отец. Он занимается исправительными учреждениями, но никогда не слышал об этой истории. Сегодня я сожалею, что не посвятила его в подробности, но вы знаете, как бывает: если подобный нарыв не вскрыть быстро, очень трудно вернуться в прошлое.

Я легко могу представить