и унылой, как тюремная камера. Не зная, в чем признаваться, но боясь, что ее обвинят в утаивании, Нина каялась в мнимом богохульстве и придумывала нечистые мысли, вдохновляясь теми, в которых в спальне тайком признавались другие девушки.

Продукты в большом белом фургоне доставлял по пятницам молодой парень лет двадцати по имени Маркус. Он был красив, и его появление вызывало смешки и перешептывания со стороны многих девушек. Надзирательница, бывшая монахиня родом из Цюриха, заметила его фокусы и строго отчитала на смеси немецкого и плохого французского, заставив отойти подальше от здания и покурить в глубине парка, пока девушки разгружают машину.

Большинство пансионерок никогда не принимали посетителей. А когда это случалось — только в назначенный день, два раза в месяц, — семьи переживали этот момент либо как рутину, либо как психодраму. Мадемуазель Кох по утрам раздавала румяна всем, кого она находила плохо выглядящими. «И самое главное, не забывайте улыбаться», — говорила она всем. В комнату, примыкающую к столовой, где встречались семьи, приносили карты и домино, заводили бравурные народные песни. Однажды мать, пришедшая в отчаяние от разлуки с дочерью, на коленях умоляла директора вернуть ей ребенка. Ее пытались успокоить, как могли, но она не уходила, пока директор не пригрозил сообщить властям о ее поведении, которое может иметь «серьезные психологические последствия» для пансионерок. Сталкиваясь с подобными сценами, Нина испытывала облегчение от того, что ее не навещали.

Дни текли медленно и однообразно. Нина смирилась со своим новым существованием. Поглощенная бытовыми делами и ритуалами, она не успевала ни о чем подумать. Ей казалось, что общественная жизнь, ранее ей не известная, лишала ее возможности уединиться, стирала ее индивидуальность. Она почти забыла о пребывании на ферме. За повседневными заботами старые раны ощущались не так остро: мать и сын казались ей теперь персонажами из снов.

Остальные девочки были такими же покорными, но Нина быстро заметила, что Эдит, избившая ее в первую ночь, выделялась среди других. Мадемуазель Кох даже проявляла к ней что-то вроде уважения, как будто тот факт, что она нашла достойную соперницу, избавил ее от скуки повседневной жизни. Она никогда не поднимала на Эдит руку, но постоянно наблюдала за ней, провоцировала, бросала резкие замечания, единственная цель которых заключалась в том, чтобы сбить воспитанницу с толку, а потом унизить и наказать. Несмотря ни на что, Нина начала испытывать к этой девушке жалость.

Однажды вечером, когда Эдит дежурила в столовой, она споткнулась, поднимаясь по ступенькам, и упала. Вареная картошка разлетелась по полу. Раздался взрыв смеха. Гвалт привлек надзирательницу; следом в дверях столовой появилась мадемуазель Кох, которая ужинала, как и остальной персонал, в небольшом смежном помещении. Она медленно двинулась между столами, каждый ее шаг эхом отдавался в гулкой тишине. Эдит начала подниматься и никак не могла придумать, куда деть блюдо. Нина заметила, что у нее кровоточит губа. Мадемуазель Кох встала перед Эдит и так сильно грохнула кулаком по столу, что тот покачнулся.

— Ничего не собирайте, мадемуазель. То, что лежит на земле, остается на земле. Вы будете обслуживать других воспитанниц, а потом угоститесь сытной порцией, лежащей у ваших ног. Вам не нужно будет занимать место за столом. Вы знаете, как я ненавижу расточительство. Я позабочусь о том, чтобы вы съели всё до последнего кусочка.

Несколько секунд Эдит выглядела убитой, потом что-то промелькнуло в ее взгляде. Нина думала, что она проглотит унижение и выполнит приказ, но ненависть и отвращение взяли верх над стыдом. Девушка опустилась на колени, схватила упавшую картофелину и швырнула ее в сторону мадемуазель Кох. «Выстрел» с двух метров пришелся той прямо в лицо. Ослепленная раздавленным клубнем, женщина громко вскрикнула. По столовой волной прокатился ошеломленный ропот.

Эдит держалась прямо, чуть выпятив грудь, на ее губах играла дерзкая улыбка. Как и большинству других девушек, Нине хотелось аплодировать ей и с триумфом пронести через зал. В последний момент ошарашенная надзирательница бросилась к мадемуазель Кох, чтобы помочь ей вытереться, но та оттолкнула ее, беспорядочно размахивая руками.

Эдит увели. Вечером она не появилась ни в столовой, ни даже в спальне. В качестве меры возмездия всем за проступок одной свет погасили раньше обычного.

— Ей это дорого обойдется, — сказала Даниэль, ложась в постель.

— Как ты думаешь, что они с ней сделают?

— Не знаю, но старуха наконец получила по заслугам. Знаешь, когда я приехала сюда, одна девушка была больна, и ее вырвало едой в тарелку: Кох приказала, чтобы на следующий день ей снова подали эту же тарелку. Если б у всех нас хватило смелости, как у Эдит, возможно, все сложилось бы иначе…

На следующий день Нина и еще несколько девушек увидели в окно незнакомую машину, припаркованную у крыльца, и догадались, что это как-то связано с Эдит. Через несколько секунд она вышла в сопровождении директора. На ней была одежда, в которой Эдит когда-то приехала в дом Святой Марии.

— Куда она отправится? Домой? — спросила Нина.

Одна из девушек пожала плечами.

— Домой? Пф-ф-ф! Держу пари, ее отвезут в исправительную колонию в Ролль. Она будет не первой и не последней, а нам после того, что произошло, придется быть настороже.

Эдит подняла глаза на окно, за которым стояла небольшая группа пансионерок. Даниэль и Нина помахали ей рукой. Выглядевшая растерянной, она едва успела шевельнуться, как директор втолкнул ее в машину. Эдит исчезла.

* * *

Нина сидела лицом к врачу. Мужчина смотрел на нее неодобрительно. Даниэль, обнаружив ее второй раз за день над унитазом, уговорила Нину пойти на осмотр. Хотя та боялась переступать порог этого кабинета, но последние несколько дней чувствовала себя такой уставшей, что повседневные дела стали для нее слишком утомительными. Она рисковала навлечь на себя гнев мадемуазель Кох. Однако теперь, оказавшись в этой комнате, пожалела, что пришла.

— Давно у вас началась рвота? — спросил мужчина, теребя завязки халата.

— Чуть меньше недели назад.

— Какие-нибудь другие симптомы?

Нина поерзала на стуле и нерешительным жестом указала на свою грудь.

— Здесь что-то вроде покалывания и зуда, — сказала она, не смея признаться, что груди неестественно увеличились и она испытывает боль, прикасаясь к ним.

Лицо врача омрачилось. Он вздохнул и прищурился, как будто его беспокоила серьезная проблема.

— Начало аменореи?

— Что, простите?

— Когда прекратились месячные? Ведь у вас больше нет выделений, и это беспокоит вас больше всего?

Нина покраснела и опустила глаза.

— Ответьте, пожалуйста!

— Они должны были прийти две недели назад…

— Так я и думал. Мне придется вас осмотреть. Снимите трусы и сядьте на смотровой стол.

* * *

Двадцать минут спустя Нина перешла из кабинета врача в кабинет директора после того, как мужчины