Майделис

Гавана, 2015

Это не измена, если брак находится на последнем издыхании. Единственная причина, почему мы до сих пор не отключили его от аппарата, это банальное неудобство: отсутствие жилплощади. (Как много пар, ненавидящих друг друга, продолжают жить под одной крышей и ужинать молча, заполняя пустоту звуком работающего телевизора?)

Вот что я говорю себе, когда мужчина, не являющийся моим мужем, Эль-Алеман[58], помогает мне сесть на пассажирское сиденье и вручает мне мою сумку с вещами. Джанетт смотрит на нас с заднего сиденья с понимающей улыбкой.

— Расскажешь потом, что у вас было? — шепотом спрашивает она, пока Эль-Алеман обходит машину с другой стороны.

Я улыбаюсь, надеясь, что она поймет меня правильно: Ничего. Все.

Эль-Алеман втискивается в водительское кресло и дергает торчащий сбоку рычаг.

— Чертовы говенные русские колымаги, будь они прокляты! — кричит он по-английски, и сиденье откидывается назад, заставляя Джанетт подтянуть колени к себе. — Как нормальному человеку сюда поместиться?

— Ого, а тут есть подстаканник, — замечает Джанетт и опускает центральную перегородку, в которой действительно оказывается подстаканник.

— Я думал, вы тут ездите на этих славных «Шевроле» 1950-х годов, — говорит Эль-Алеман. — Почему мне такую не дали?

Джанетт вздыхает.

— Я бы захватила свой кафесито[59], если бы знала, что тут будет подстаканник.

Она ставит локоть на центральную перегородку.

— Разумеется, тут будет подстаканник. Ты, по-твоему, где, на Марсе? Мы же не пещерные люди.

Представьте себе: я и два иностранца. Каким терпением нужно обладать. Хотя я более склонна препираться со своей кузиной, чем с этим загорелым, шумным немцем в отпуске. Снаружи мальчики-носильщики молча наблюдают за нами. Пытаются считать ситуацию, это я понимаю. Две кубинские проститутки и один турист? Два туриста и один везучий кубинский дальний родственник? Семейная пара и их энергичный гид? Мальчики, я сама не могу разобраться в ситуации.

Стоит такое липкое, удушливое лето, когда душ становится бесполезным. Я уже чувствую вкус пота и морской соли в воздухе. Эль-Алеман разворачивается к выезду из отеля «Насьональ», отеля Джанетт, где я останавливалась прошлой ночью, и рулит туда, куда я ему скажу. Вскоре мимо проносится Малекон: океан, стена из белого известняка, и ни малейших волн, чтобы умерить жару, хотя это не мешает детям в одних трусах болтать ногами в оптимистичном предвкушении. И двум рыбакам, сидящим на стене с самодельными удочками в руках. Наш народ всегда полон надежды.

— Даже пробыв здесь неделю, я не перестаю поражаться. Все рушится. Все лежит в руинах. — Джанетт указывает на полуразвалившуюся квартиру, где стоит женщина с шарфом на голове и пустым взглядом смотрит в дверной проем.

— Но есть в этом что-то романтическое, не правда ли? — Эль-Алеман бросает взгляд на меня. — В разрушении. В пастельных тонах. А океан, о, этот океан.

В любой другой ситуации я бы закатила глаза на них обоих. Но я овладела особым видом терпения, своего рода маской, потому что туристов очень легко обидеть. Это я усвоила, продавая сувениры иностранцам на Малеконе. Работа, на которую мой муж смотрит свысока. Халтурка, которую он вообще не считает работой. Но денег я приношу больше, чем он, а он врач. Потому и смеется надо мной.

Главное, что нужно делать, это подмечать незначительные детали. Ну, то есть все можно понять уже по одной одежде.

Я наблюдаю за людьми на Малеконе, пока мы проносимся мимо. Женщина с маленьким золотым крестиком и тремя золотыми кольцами. Кубиноамериканка, сто процентов. Вернулась из Юмы[60] с кучей золота и драгоценностей и теперь ходит, показывает себя во всей красе. Им нравится слушать, как тяжело мы живем. Как все становится хуже и хуже. Да, снова apagones[61], буквально вчера отключали, вы пропустили. Вы видели, что сейчас на прилавках в бодегах?[62] О политике. Обязательно о политике. Если они вконец американизировались, я продаю им ностальгию, открытки с видами старой Гаваны, которая существовала только в их фантазиях. Я продаю им наши страдания в надежде, что мне перепадет лишня пара долларов. Я подарила Джанетт открытку с изображением старого клуба «Тропикана» во всей его былой славе.

— Это для твоей мамы, — сказала я.

Мы проезжаем мимо молодого гринго[63] с длинными волосами, собранными в пучок. Шлепки, ожерелье из ракушек, майка. Европеец. Или «юма». Без разницы. Его типаж: хочет слышать о романтике, о том, что жизнь здесь — сплошное вдохновение. Но тут приходится проявить осторожность. Приходится прощупывать почву. Некоторые из них просто хотят слышать о «Клубе Буэна-Виста»[64] или о том, как моя бабушка познакомилась с Фиделем Кастро, когда он проезжал по городу во время парада победы. Но некоторые всерьез интересуются политикой. Они задают мне каверзные вопросы, они хотят знать, какая на самом деле обстановка на Кубе, как будто кто-то скрывает от них правду. Образование (на самом деле бесплатное?), медицина (на самом деле бесплатная?). Еще они хотят слышать о сантерии[65], поэтому я делаю вид, что исповедую эту веру. Они хотят слышать о том, как мы превращаем обшарпанные квартиры с обваливающимися потолками в клубы сальсы. Я говорю им, что могу отвести их в такое место, куда еще не ступала нога ни одного туриста. Я не должна забывать, что им нравится грязь. Они не хотят, чтобы красиво и чисто. Это странно. Они покупают принты с Че Геварой, винтажные революционные значки. Или дают мне денег просто так, потому что думают, что я нуждаюсь — совсем замечательно. Они называют меня другом.