Тот дом. И снова там никто не ответил. А Кармен стучала и стучала. Потом по подъездной аллее она дошла до гаража и завернула за угол. Как и у нее, дом отделялся от соседнего забором. Небольшая каменная дорожка вела к калитке на заднем дворе. Там стояли обычный мусорный бак и бак для утилизации. В нескольких дюймах над ее головой находилось маленькое окошко. Кармен встала на цыпочки и заглянула внутрь. С горем пополам ей удалось разглядеть шторку на ванне. Она никогда не понимала окон в ванных комнатах. Почему бы не проделать простое вентиляционное отверстие, если проблема только во влажности? Окна, повсюду окна. Флорида была помешана на окнах.

Стемнело. Но жара и не думала спадать. Кармен чувствовала влагу, которая собиралась у нее на пояснице, проникала в складки костюма. Она так и видела, как пушится ее тщательно уложенная прическа, превращаясь в клоунские патлы. Она и чувствовала себя клоуном, крадясь вокруг чужого дома, подальше запихивая слова, всплывшие на поверхность, несмотря на ее отказ считать их своими мыслями: «Это были несущественные домогательства». Он прикасался к Джанетт всего дважды, поверх одежды. Только грудь, сказала Джанетт. То, что «домогательство» и «несущественное» вообще стояли в одном предложении, казалось возмутительным. В домогательствах не могло быть ничего несущественного, никакого «слава богу, могло быть и хуже». Сексуальное насилие — это не ДТП. У сексуального насилия нет градации. Или есть?

Калитка, ведущая на задний двор, оказалась не заперта. Кармен сбросила туфли на низком каблуке и в одних чулках ступила на мягкий подстриженный газон. На заднем дворе были бассейн и небольшое джакузи, подсвеченное снизу, как свеча на дне высокого стакана. Там было крытое патио со встроенным баром и огромным хромированным барбекю. На цыпочках она приблизилась к раздвижной стеклянной двери, закрытой толстыми вертикальными жалюзи. Она прижалась к двери лицом, и облачко ее дыхания затуманило поверхность и сразу рассеялось. Она приложила ухо к холодному стеклу. И снова это показалось ей похожим на то, как будто она склоняет голову к груди, прислушиваясь к сердцебиению: гул кондиционера, едва уловимые стоны пустого дома, устраивающегося поудобнее. Она не слышала ни кота, ни тигра, ни льва. Неужели ей все померещилось? Неужели она так отчаялась, что начала в каждом доме видеть скрытое зло?

Загорелась лампочка детектора движения и всюду побросала причудливые тени. Но сигнализация не сработала, хотя бы сигнализация не сработала. Кармен вообразила, в каком виде предстала бы перед нагрянувшей полицией: босая, в потном костюме, жмется к стеклу. Она подумала, не это ли то самое пресловутое дно, тот неуловимый момент в жизни каждого зависимого, когда быть хуже уже не может.

Где-то она вычитала историю про одинокую женщину и ее кошку, которая после смерти хозяйки по кусочкам поедала ее мертвую плоть. Это задумывалось как предостережение, печальная и суровая истина, с которой нужно смириться: «Кошки не твои друзья, ты, жалкий, никому не нужный кретин». Но она помнила, что на нее эта история произвела другое впечатление. Она подумала, что это довольно практично, когда после смерти можно наконец начать приносить пользу, стать едой, а не прахом.

Она не ожидала, что раздвижная стеклянная дверь окажется не заперта, совсем не ожидала. Ее рука двигалась почти машинально, и Кармен испытала шок, почувствовав, как замок поддается и дверь плавно отъезжает в сторону, позволяя ей пройти. Она в жизни не совершала ничего подобного. Зашуршали жалюзи. Порыв холодного воздуха ударил ей в лицо, и не успела она опомниться, как раздвинула ламели и вошла в чужой дом.

Она закрыла за собой дверь. В гостиной было темно, свет шел только от мутных дорожек флуоресцентных лампочек в патио. Она увидела мраморные статуэтки, птичью клетку из кованого железа, многочисленные стеклянные бонбоньерки, под которыми стояли хрустальные и керамические статуэтки. Стены были почти всплошную завешаны картинами, которые ужасно не сочетались друг с другом: чопорные портреты эпохи Возрождения, абстрактные минималистичные наброски, китчевый поп-арт в стиле Ромеро Бритто. Гостиная, насколько она могла разглядеть в темноте, производила впечатление музейного подвала, заставленного непригодившимися экспонатами.

Кармен нашарила на стене выключатель. Жуткая сцена перед ней ожила, обнажая еще более неприглядную картину: парчовый диван, огромные кресла, задрапированные бархатом и шелковыми гобеленами, на полу — самая что ни на есть настоящая медвежья шкура с головой, выделанной таксидермистом. Каждый квадратный дюйм этого дома был напичкан дороговизной и уродливым декором. Панорама до того ошеломила Кармен, что она едва не проморгала ее: огромную металлическую клетку, примостившуюся в углу возле входной двери и доходившую почти до потолка. В клетке, свернувшись калачиком рядом с миской воды и кровавым куском еще нетронутого мяса, рядом с дорожкой капель крови, ведущей к входу, спало животное.

Рука Кармен взлетела ко рту с кинематографичной, почти постановочной точностью. Она стала пробираться вперед, к металлическому вольеру, щекоча себе нервы, дрожа всем телом от волнения и испуга.

Словно почувствовав ее приближение, животное зашевелилось и село. Оно оскалило зубы, и из-за острых, как иглы, резцов вырвалось протяжное шипение. Пума, совсем молодая. Камен опознала пуму почти мгновенно, даже не догадываясь, как Флоридская пума[45] затесалась в ее внутреннюю энциклопедию кошачьих. Кармен наклонилась ближе, игнорируя предостерегающие звуки животного. Словно отвечая на ее вызов, пума зашипела громче. А потом они просто уставились друг на друга.

Кармен поразилась сходству между пумой и ее кошкой Линдой: параллельные, отогнутые назад уши и жесткая проволока усов, легкое подрагивание носа. Но были и отличия: упругие мускулы, бугрящиеся под лоснящейся шкурой пумы, словно та готовится к прыжку, блеск ее длинных зубов, напоминающих ножи из слоновой кости. В глубине души, почти против воли, но все-таки не совсем, ей хотелось протянуть руку и отпереть клетку, хотелось умыться кровью и ощутить, как ее собственное тело преподносит себя в жертву. Стать животным, не знать своего прошлого, не знать ничего, кроме острой потребности утолить голод. Она не примет на свой счет, если пума нападет на нее. Она поймет. Она простит. Она была так поглощена моментом, что почти не обратила внимания на свет фар, прожектором проехавшихся по клетке, почти не услышала хрусткий, гравийный звук автомобиля, затормозившего перед домом.

Кармен опомнилась. Вспомнила о Джанетт, вспомнила о своих гостях. Она бросилась бежать, животное зарычало, и в тот самый момент, когда в замке провернулся ключ, Кармен захлопнула раздвижную стеклянную дверь, пробежала мимо бассейна и завернула за угол, одним движением подхватила туфли с земли и на корточках стала пробираться вдоль дома, а ее сердце стучало, стучало, стучало, когда она поглядывала направо, чтобы убедиться, что машина пуста и никто не поджидает ее снаружи. Она сама себе не верила. Словно какой-то мультик, серия «Луни Тюнз», где хищник ходит по кругу, и Кармен — жертва, перехитрившая хищника. Охота на уток, охота на кроликов. Она чуть не рассмеялась. Чуть не рассмеялась, пока бежала через улицу в одних чулках. Никто никогда не узнает. Никто никогда не узнает.