Джанетт провела рукой по мраморной столешнице. Кармен пыталась разгадать шифр в ее глазах. Они красные? Она просто устала? Разве не у всех глаза могут быть немного красными? Она думала, была ли ее дочь такой женщиной, которая может оставить за собой кровавую дорожку и даже не заметить.

— Милая, никто даже не знает о твоей… проблеме.

Джанетт откинулась назад. Дверца посудомоечной машины осталась болтаться распахнутой.

— В том-то и дело, — сказала она. — Такое чувство, что тебя волнует только то, как тебя видят люди. Как они видят меня. Такое чувство, что я постоянно что-то из себя изображаю, постоянно боюсь сказать что-то не то.

Кармен подумала, странно ли для Марио находиться за обеденным столом без Джанетт, разговаривает ли он с другими гостями или считает секунды до ее возвращения, как считала бы Кармен на его месте. Кармен подумала, расскажет ли Марио Джанетт об их встрече.

— Ты до сих пор никому не рассказываешь правды о папе, — сказала Джанетт. — Все терапевты, с которыми я общалась, говорят, что это нездорово.

Дрожащими руками Кармен поочередно споласкивала тарелки и помещала их в прорези посудомоечной машины. Снова и снова они возвращались к этой теме, и каждый раз это звучало как упрек, как будто Джанетт винила ее в том, что произошло, хотя она никогда не говорила этого вслух. Кармен положила промытую ложку в приемник и почувствовала, как к горлу поднялась волна желчи. Находиться рядом с Джанетт было слишком болезненно. Не по этой ли причине она на самом деле оборвала с ней контакт? Может, она просто забыла?

Разумеется, Кармен не знала о домогательствах. Боже, да она не разводилась с Хулио только из страха, что его любви и привязанности к Джанетт не хватит, чтобы выдержать тяжесть раздельного проживания. Потому что она, Кармен, лучше других знала, что такое потерять отца. И она никогда не поймет, почему Джанетт дождалась смерти Хулио, чтобы все ей рассказать. Почему она позволила Кармен оплакивать этого человека, жить с ним все эти годы, делить с ним постель. С этим мужчиной, который теперь разъедал ее изнутри, как тля. Она бы убила его, если бы знала. Она бы позвонила в полицию. Спасла бы она этим Джанетт? Даже она понимала, что это самообман.

Джанетт рассказала ей обо всем в день похорон мужа. Она заявилась в таком состоянии, что у нее заплетался язык, и она слонялась из одного угла комнаты в другой, как будто в каждом находились противоположно заряженные магнитные поля, и она нигде не могла найти себе места, и проваливалась в сон каждый раз, когда опускалась на стул. Остальные скорбящие смотрели на нее, искоса переглядываясь между собой. И Кармен гневно думала: «Как ты могла? Как ты могла так поступить со своим отцом?» Она прогнала Джанетт и продолжила встречать гостей как ни в чем не бывало. Она всем говорила, что Джанетт плохо себя чувствует.

Но Джанетт вернулась. Кармен сидела в кресле рядом со смотровой комнатой, в которой лежало тело Хулио. Она устала от гостей, хрустящих крекерами и топчущихся вокруг гроба, как будто мертвое тело было не более чем реквизитом, не более чем картиной на стене, фоновой музыкой, вазой.

— Я никуда не уйду, — сказала Джанетт.

Кармен встала. Она укорила Джанетт за наплевательское отношение к памяти отца.

— К памяти отца? — хрипло рассмеялась Джанетт.

— Ты хоть понимаешь, как тебе повезло, что у тебя вообще был отец?

При этих словах Джанетт схватила Кармен за руку и вперила в нее безумный взгляд.

— Да этот отец — причина. Всего. Вот этого, — Джанетт указала на себя.

— Как ты смеешь обвинять человека, который…

— Человека, который… — Ее лицо переменилось, стало серьезным. — Человека, который совращал меня?

И Кармен почувствовала, что комната сдвинулась со своей оси и вокруг них начали смыкаться стены.

Она могла сказать «Как?» или «Когда?» или «Я тебе верю». Или промолчать. Просто прижать Джанетт к своему телу. Джанетт начала плакать.

Она помнила, что как будто наблюдала за происходящим со стороны. Дочь, содрогавшаяся от рыданий. Гости, проходившие мимо, думая, что она оплакивает отца. Продавцы цветов с венками. Цветочный запах. Несвежий. Лампочка. Дверь. Жарко, жарко, не спасал даже включенный на большую мощность кондиционер.

Она могла сказать любые другие слова. Но настоящая Кармен витала где-то поодаль. И ее тело сказало:

— Этого не может быть. Этого не может быть. Ты уверена, что…

Но она без тени сомнения знала, что это может быть. Сколько раз она просыпалась в ночи и обнаруживала на себе пьяного Хулио? Сколько раз отбивалась от него, а потом уступала, думая: «Он мой муж, разве я не обязана?» Как ее душила его сила, как она желала другой жизни. Она считала себя плохой женой.

Кармен потеряла сознание в насквозь провонявшем цветами туалете «Похоронного бюро Родригеса». Она уже сама подумывала о том, чтобы залезть в гроб. Когда она вышла из туалета, Джанетт уже не было.

Посудомоечная машина начала свой цикл с журчания воды, с прерывистой пульсации струй. Кармен слушала, как в столовой невоспитанная Лила громко отвечала на вопросы взрослых, а взрослые смеялись.

— Пожалуй, пора подавать десерт, — сказала она.

«Ха-ха-ха», — раздалось на всю столовую. Кто-то хлопнул по столу.

— Мама, — сказала Джанетт. — То, что ты один раз задала мне несколько базовых вопросов о случившемся, не равнозначно конструктивному диалогу. Знаешь, чего мне стоило рассказать тебе об этом?

Кармен снова мерещился запах похоронного бюро — чертовы цветы, как же она ненавидела цветы. Зачем? Зачем разговоры, зачем что-то мусолить, какая от этого польза? Она овладела искусством жить, не вынося наружу своих неприглядных историй. Она бы хотела, чтобы Джанетт научилась тому же. Ее дочери была необходима сила, ей была необходима сила Кармен, которой хватало на них обеих, ей было необходимо понять, что прошлое не дает тебе жить, только если ты ему позволяешь.

— Мне нужно кое-что проверить, — сказала она, уже выходя с кухни.

Она спиной чувствовала взгляд Джанетт, могла себе вообразить ее разочарованное лицо. Кармен прошла по коридору, миновав гостей, тут же повернувшихся в ее сторону, и вышла за дверь. Она слышала, как стихли их разговоры, а потом щелкнула собачка замка, входная дверь закрылась, и наступила тишина. Она представила, как Мерси спрашивает у Пепе: «Куда это она?» Она представила, как Джанетт возится с фланом, представила, как в замешательстве разглядывает стопки сервировочной посуды.

Извращенец, больной ублюдок, жалкое подобие человека, который заслуживал участи похуже печеночной недостаточности. Ее каблуки громко цокали по тротуару. Моя чудесная дочь. Моя чудесная, чудесная, потерянная дочь. Джанетт нуждалась в своей матери. Нет, на этот раз она ее не бросит. Она не сможет. Она останется в жизни Джанетт, завязала та или нет, неважно, так нужно.