– Сейчас созданы трибуналы в Севилье, Кордове, Хазне и Толедо. Погибли тысячи, десятки тысяч погибнут завтра. И убивают не мавров, не иудеев – убивают добрых кастильцев, виноватых лишь в том, что их предки имели не ту форму носа. А сейчас готовится что-то вообще чудовищное. Вы же слышали эту дурацкую историю с распятым ребенком! Понимаете, чем все это кончиться может?

– Вот что, сеньор Рохас, – перебил я, вставая. – Считайте, что вы мне ничего не говорили, а я и не слышал. Спал я, ясно?

– Погодите! Погодите, Начо! Вскочил толстячок, оглянулся испуганно.

– Погодите, ради Бога! Я… Я не знаю, что делать. Ее отец арестован, и братья тоже, она сама под домашним арестом…

Повернулся я, чтобы уйти. Подумал. Не ушел.

– Стало быть, сеньор Рохас, невеста ваша… Понурил голову, кивнул. Зашептал – тихо-тихо, еле слышно:

– Ее отец – марран, на него донесли, будто он тайно соблюдает субботу, не ест свинины. Какая-то сволочь не поленилась залезть на крышу севильского собора – в субботу, чтобы поглядеть, над какими крышами нет дыма. Конечно, это все глупость, страшная глупость, но…

– Для того и деньги везете? – понял я.

– Да… Я продал все, что у меня было, занял у друзей. Деньги – единственное оружие против них. И я надеялся… И я надеюсь, что вы мне поможете, Начо.

Я только вздохнул. Вздохнул, опять на небо взглянул.

– Спятили вы, сеньор? Да кто же вам поможет? И как? Да вы хоть понимаете, чем рискуете?

– У меня нет выхода, Начо! Слушайте…

– А что ты думаешь, Начо, по поводу неведомой земли, что лежит за морем-океаном? – вопросил Дон Саладо, близоруко поглядывая по сторонам.

Поглядеть и вправду стоило. После желтой равнины и красных гор – сад. Огромный, на целые мили протянувшийся. Маслины, мандарины, апельсиновые деревья. Дух такой, что башка кружиться начинает, вот-вот в пляс пойдет.

Славно живется по владениях маркиза де Кордова!

– По поводу той земли, рыцарь? – пожал я плечами. – Да чего же тут думать? Далеко она.

– И то правда, Начо. Однако же сожалею я, что расстались мы с ученым спутником нашим и не расспросил я его более обстоятельно.

Сеньор Рохас покинул нас утром. Ему было по той дороге, что направо идет – к Гвадалквивиру и Севилье. Нам же с идальго моим – прямо, через сады эти. К маркизу, который де Кордова. Вот и едем, воздухом дышим, о земле, что за морем-океаном лежит, разговариваем.

То есть это Дон Саладо разговаривает. Я-то молчу больше.

– Но знаешь, Начо, хоть и прекрасна земля, куда сумел доплыть сей сеньор Вивальди, кажется мне, что видел я во сне землю иную, еще более прекрасную. Достичь бы ее! Совершил бы я поистине прекрасный подвиг, тебя же, Начо, как и обещал, сделал бы аделантадо некоего острова…

Вот спасибочки, не забыл. Хоть не слушай дядьку этого! То великаны ему с драконами, то земля на краю света. Мне бы такие заботы!

…Еще и толстячок со своими бедами, будто мне собственных напастей мало. И далеко ходить не надо: вот она, напасть, в шлеме расплющенном на коньке восседает. И что мне с напастью делать прикажете? Маркизу этому, де Кордова, отдавать?

А зачем он, рыцарь мой калечный, его сиятельству? Или дон Федерико Гарсиласио де Кордова, кроме школы, еще и богадельню в поместье завел?

Я уже понял – богатые владения у сеньора де Кордова. Богатющие. Одни сады чего стоят! А ведь земли его не только тут, под Севильей. Наверно, и в других провинциях кое-что имеется.

Но что интересно – никто из местных о маркизе и говорить не хочет. Молчат! Это когда же такое было, чтобы добрые кастильцы о своем сеньоре языки бы не чесали? Куда ни поедешь, на первом же постоялом дворе местному владельцу все косточки перемоют, с мылом даже. Добрый он, злющий, щедрый, скупой – все расскажут.

А тут – молчок. Вроде как не слышат.

Оглохли!

– Так почему бы не купить нам с тобою, Начо, галеру добрую да не набрать храбрых матросов и не отправиться за море-океан?

– Потонете, – перебил я, от мыслишек своих невольно отвлекаясь. – И вместе с матросами храбрыми, и с галерой.

– Но отчего же, Начо? – весьма удивился Дон Саладо. – Ведь плавают же многие достойные шкиперы…

– Где плавают? – вздохнул я. – У берегов плавают, и то если не зимой. Галера или, скажем, галеас в открытом море – это, рыцарь, гроб плавающий. И не только галера. На всем том, на чем мы к Сицилии или в Берберию ходим, в океан лучше не соваться. Для моря-океана другие суда нужны.

– А какие? – подхватил доблестный идальго. – Ведь слышал я, плавают бесстрашные португальцы…

Кажется, мой дядька себя уже на палубе видит! Потер я лоб, затем нос почесал.

…Это вроде как к деньгам. Хотя нет, к деньгам, когда левая рука чешется, а нос – к выпивке. Много винца можно будет купить на те два эскудо, что маркиз мне за рыцаря калечного выплатит! Иуде – и тому немногим больше досталось, тридцать сребреников всего, то есть вроде как тридцать реалов.

Эй, о чем это я?

– Приходилось мне слышать о судах, именуемых каравеллами…

Господь Вседержитель, Святая Дева! Каравеллу ему!

– Есть такие, – кивнул я, пытаясь о тридцати реалах этих забыть. – Удобные, слов нет. Борт у них высокий, волна не захлестнет, управлять легко.

…Плавать не плавал, а на борту бывать приходилось, и не раз. И в Палосе, и в Кадисе.

– Только маленькие они, сеньор. У некоторых даже палубы нет. А маленькие – значит, воды не наберешь, припасу опять же. Португальцы, между прочим, тоже у берегов ходят, далеко в море не суются. И по одной каравеллы не пускают, а сразу по нескольку, чтоб вернее было. И все равно тонут эти каравеллы, считай, каждая третья не возвращается. Есть еще нао, у тех паруса лучше, но тоже, слыхал, не очень они надежные.

Говорю – а сам по сторонам поглядываю. Нет, не лежит душа дальше ехать! Два эскудо, конечно, деньги, а четыре тем паче…

Вот и Иуда так думал!

– Есть другие суда, рыцарь, их только недавно строить начали. Называется судно такое «каракка». Видел я одну в Палосе – загляденье просто. Четыре мачты, паруса – и прямые, и латинские, три палубы, десять бомбард. До трехсот человек на борт возьмет, а то и поболее. На такой далеко уплыть можно, особливо ежели кормчего опытного позвать с компасом да с прочими хитростями…

Даже сам увлекся, пока рассказывал. И вправду, прикупить бы такую каракку да уплыть куда-нибудь к бесовой бабушке – подальше от родной Кастилии!

Укусил я себя за язык глупый, по башке даже пристукнул, мыслишки дурацкие отгоняя. Точно! Заразная хворь у моего идальго. Надо бы осадить его слегка. И его, и себя, дурня.

– Только, рыцарь, напрасно вы нашего сеньора Рохаса так внимательно слушали. Он, конечно, человек ученый, зато я в море по полгода провожу, да и с моряками знаком. Ерунда все это! Чтобы знали вы, у всякого кормчего на картах эта самая земля, за морем-океаном которая, обозначена. Только у каждого – по-разному, и никто туда по доброй воле не поплывет. А думать об этом вредно, между прочим. Встречал я генуэзца одного, который сам эти карты и рисует. Так он вообще спятил – хочет на запад плыть, чтобы в Индию попасть.