— Да, фрау Софи.

Она были очень благовоспитанным младенцем — делала вид, будто перед ней — не медведь, лишенный человеческой речи, а приятный собеседник. Она улыбалась, как будто выслушивала тонкие комплименты, до того тонкие, что лишь улыбкой и можно ответить. Или же прекрасно знала, что такая внезапная тупость и растерянность — на самом деле лучший комплимент, какого может пожелать женщина?

— Пройдемте туда, — попросила она и отвела Маликульмулька в уголок, где стоял небольшой диван. Этот закуток был отгорожен от прочей гостиной большой медной жардиньеркой с комнатными цветами. Софи села первая, очень заботясь, чтобы голубое платьице не помялось, и аккуратно разложив подол, обтянув им коленки. Но для Маликульмулька осталось менее аршина, чтобы уместиться, и он проявил величайшую осторожность. Он знал, что Косолапый Жанно достаточно тяжел и может опрокинуть легкий диванчик. Но обошлось.

— Я попросила дедушку — он мне рассказал, что там произошло, — продолжала Софи. — А ему рассказал бедный Илиш… Когда Кунце пришел в Ригу, он пытался всем продать свой рецепт… нет, не так, он со всеми купцами по очереди пробовал договориться, чтобы у него взяли рецепт, делали бальзам, а ему платили каждый месяц небольшую сумму. Сперва никто не согласился, а потом один из наших аптекарей все-таки договорился с ним. Но у себя в аптеке он торговать не мог — он только делал бальзам, а продавал Кунце. Илиш знал, кто этот аптекарь, но никому не говорил. Только дедушке однажды объяснил, откуда берется в Риге бальзам Кунце и почему его можно спокойно покупать — его ведь делал опытный аптекарь, а не сам Кунце.

— О мой Бог… — пробормотал Маликульмульк. Это была уже непонятно какая по счету версия интриги вокруг рецепта бальзама. — Вы продолжайте, фрау Софи, продолжайте…

— А мне показалось, что вам это не очень любопытно… — сказала она так, как говорят молодые женщины, желающие, чтобы их долго и красиво уговаривали.

— Очень любопытно! Особенно… — И тут он замолчал, не умея выразить простую, в общем-то, мысль: особенно когда рассказывает такая удивительная красавица с медовыми, отражающими свечные огоньки, локонами.

Красавица же повернулась так, чтобы сидеть вполоборота к собеседнику и заглядывать ему в лицо. От медовых локонов пахло какими-то цветами, неизвестными Маликульмульку, и стройный округлый стан Софи прогнулся, словно ожидая руки, которой самое время проскользнуть по спинке дивана и слегка приобнять красавицу за талию.

— А потом этот бальзам попробовал русский купец Лелюхин и захотел сам им торговать. Только он с самого начала сказал, что хочет не лекарство производить, а напиток, вроде наших горьких настоек для аппетита, только более полезный. Он предложил это Абраму Кунце, но Кунце побоялся с ним связываться. И тогда он переманил к себе кого-то из подмастерьев или учеников того аптекаря. Так рассказал бедный Илиш. Ну а тот человек явился с рецептом, только рецепт был не на бумаге, а в голове. И на Клюверсхольме появилась фабрика.

— Это очень похоже на правду, — сказал Маликульмульк.

— Это и есть правда. Но на самом деле все вышло очень плохо. Аптекарь, который помог бедному Кунце, хотел доказать, что у него украли рецепт. А доказать это трудно. Мало ли, что название то же самое? Вот у нас продаются французские блонды, которые делают, наверно, где-нибудь в русской провинции. У многих помещиц есть хорошие кружевницы. Название — то же самое, и вид похожий, тоже из шелка и золотистые, но не французские. Тем более что он, тот аптекарь, тогда должен был бы признаться, что тайно делал бальзам. Он пробовал договориться с купцом Лелюхиным, но ничего не вышло. Илиш знал об этих переговорах. А когда Лелюхин стал хорошо продавать бальзам, он просто убрал того ученика, или подмастерье, или я уж не знаю кого. Дал ему денег и отправил в Санкт-Петербург — там любой найдет себе денежное место, особенно немец.

— То есть Илиш знал точно, что рецепт Лелюхиным украден. Что же он все это время молчал?

— Сперва его просил молчать тот аптекарь. Он не хотел сделаться посмешищем для всей Риги. А почему он молчал потом — я не знаю. И дедушка не знает. Наверно, была причина. Дедушка считает — это как-то связано со взяткой, которую Лелюхин кому-то дал, чтобы бальзам Кунце предложили покойной императрице. Может быть, это даже сделал сам бедный Илиш… а теперь, если бы господин Голицын стал разбираться в этой старой истории, Илиш бы от страха рассказал все, что знает про Лелюхина. Вот Лелюхин и убил его…

— Но это ведь сын того Лелюхина! Как можно обвинять его во взятках, которые давал его покойный отец? — возмутился Маликульмульк.

— Я не знаю! Это, наверно, связано с разрешением продавать бальзам. Если бы стало известно, что Лелюхины украли рецепт, им бы запретили делать и продавать свой бальзам!

— И вы говорили о таких вещах с дедушкой?

— Да… Это же лучше любой трагедии… Дедушка любит истории, в которых есть загадка, я тоже их люблю, что тут плохого? — И Софи, распахнув большие карие глаза, посмотрела на Маликульмулька жалобно-жалобно. — Он часто зовет меня в гости, чтобы поговорить о странных историях. Я ему даже читаю вслух из журналов, особливо про привидения. Вы верите, что неуспокоенная душа может по ночам блуждать и предупреждать о несчастьях? Я в это верю, герр Крылов, а дедушка все ищет разумного объяснения, даже иногда находит. Однажды он где-то вычитал про фантскоп Робертсона и выписал этот прибор нарочно для того, чтобы объяснить мне, откуда берутся призраки и фантомы. Когда он в темной комнате показал нам покойную французскую королеву, я чуть с ума не сошла от страха!

Маликульмульк слушал и кивал. Софи рассказывала, как дитя — взахлеб, с неподдельным волнением, словно только что на экране из прозрачной кисеи луч света, пропущенный через хитро устроенные линзы, явил ей тень королевы, возникающую из мрака и растущую прямо на глазах.

Волнение было ей к лицу…

— Вы спросите дедушку — он расскажет про фантскоп! Если хотите, герр Крылов, можно будет в следующий раз устроить вечер с привидениями! — Тут Софи встала и мелкими движениями стала одергивать на себе платьице, выравнивать складки; Маликульмулька немного удивили отставленные мизинчики, живое воплощение жеманства, но Софи и жеманство было к лицу, как голосок маленькой девочки, как непосредственность котенка, требующего от хозяев игры и ласки.

Она поспешила к Видау, и Маликульмульк пошел следом, хотя совершенно не желал никаких вечеров с привидениями. Он встретил взгляд фон Димшица — шулер качал головой и улыбался так, словно желал сказать: дело идет к свадьбе, любезный друг, вас недаром пригласили!

Возле кресла Видау уже стоял ломберный столик, обитый зеленым сукном.

— Я уже не выдержу восьми робберов виста, как когда-то, — сказал Видау, — целая ночь за картами — недоступное мне удовольствие, но по маленькой, по маленькой, в ломбер, в тресет… Садитесь, Леонард, и вы, герр Крылов. До ужина мы успеем позабавиться, после ужина продолжим! Софи, где наша корзиночка с жетонами?

Маликульмульк вздохнул с облегчением — больше разговоров на диване, кажется, не предвиделось. Софи улыбнулась ему и, принеся серебряную ажурную корзиночку, ушла к сестре и другим молодым женщинам.