Графиня София Константиновна де Витт, урожденная София Глявоне, Челиче, Клаврон, Мавродато, Маврокордато (выбирайте любое, ибо истинного имени не знает никто), была девочкой из семьи константинопольских греков, живших в мусульманском мире и отчаянно цеплявшихся за веру и этнос предков – великих византийцев. Их называли «фанариотами» – по названию греческого квартала в Стамбуле.

Прозванная современниками «прекрасной фанариоткой» будущая графиня Потоцкая, наверное, уже генетически была сформирована как специальный, умеющий адаптироваться к любым условиям и обладающий удивительной жизненной силой типаж «femme fatale», из которого, как правило, получаются профессиональные авантюристки, шпионки и революционерки. Иногда – королевы.

Попав в умелые руки Потёмкина, выкупившего ее у очередного обладателя, на сей раз мужа – майора де Витта – за титул графа и пост губернатора Херсона, София была отшлифована Светлейшим до уровня знаменитости европейского масштаба.

Была ли там любовь? А бог его знает… Но служила графиня де Витт-Потоцкая, тайный агент Российской империи и личный князя Потёмкина, не за страх, а за совесть… Только при осаде крепости Хотин на Дунае, убедив коменданта, трехбунчужного пашу Гуссейна капитулировать, спасла жизни многим русским солдатам. Кстати, на операцию в Хотин они ездили вместе с де Линем два года назад…

– А вы разве не отдаете своих детей в жертву богам войны каждый раз, когда посылаете их на поле боя? – непонятно кому адресовала София этот вопрос, но вызов тут же был принят де Линем.

– Отдавать своих сыновей на защиту Отечества – святой долг любого дворянина и патриота! – тут же отозвался принц с пафосом.

– Вам знакомо такое греческое слово – «демагог», дорогой де Линь?

– Мне также знакомо греческое слово «гетера», дорогая графиня!

Они стояли лицом к лицу, скрестив взгляды, словно остро заточенные клинки эспадронов, как опытные и матерые мастера фехтования, готовящиеся к быстрой и беспощадной схватке.

«Наверное, когда вместе в Хотин ездили, поцапались не на шутку… а жаль… в общем-то, два сапога пара…» – подумалось Светлейшему, который с интересом опытного кукловода наблюдал за разборками своих любимцев, но дальнейшего развития конфликта вовсе не желал. «Ежели из-за постельных дел, то тут у Шарля шансов нет… София у меня заточена на другой уровень…»

Оппонентом прекрасной гречанки был глава дома де Линь, уходящего корнями к крестовым походам двенадцатого века, – принц Шарль-Жозеф де Линь-старший, с честью носящий целую кучу чинов и титулов, а также прозвище «Принц Европы».

Пятидесятипятилетний седой элегантный кавалер, которым восхищались и с которым дружили многие великие мира сего, был не только бесстрашным воином, влюбленным в войну, но и политиком, дипломатом и литератором. Именно из его мемуаров, а де Линь оставил нам тридцать два тома сочинений, мы, читатель, можем почувствовать терпкий вкус той просвещенной и революционной эпохи конца XVIII века… Потёмкин его обожал.

– «Чтобы нравиться, не обязательно быть правым», – процитировал князь громогласно один из известнейших афоризмов принца и, обняв обоих драчунов за плечи, стал потихоньку вклиниваться меж ними всем своим внушительным торсом. Ни дать ни взять рефери на ринге, разнимающий боксеров, вошедших в клинч.

– Я хочу ещё раз во всеуслышание повторить, что жертвы во благо отечества неизбежны и оправданы, – вывернулся откуда-то из-под могучей подмышки князя принц. И победоносно посмотрел на Софию де Витт.

– А вы лично, принц, могли бы пожертвовать своим сыном? – прищурила она огромные голубые глаза.

– Не дай боже! – тихо сказал атаман Головатый и перекрестил себя и дочь.

– Дом де Линей вот уже шесть столетий отдает на службу отечеству своих лучших сынов… Я готовил своего мальчика драться уже с детства, драться по-дворянски. Когда он был ещё совсем ребенком, я брал его с собой в сражения и вел прямо в огонь…

Это была чистая правда. Младший де Линь прекрасно помнил свой первый бой. Его отец тогда сказал: «Было бы здорово, мой маленький Шарль, если бы нас обоих хотя бы немножко ранили». И он, совсем ещё ребенок, смеялся и уверял отца, что ни ран, ни врагов не боится, чтобы доказать этому красивому, храброму, благородному рыцарю, что достоин быть его сыном.

– То есть, могли бы, – уточнила София.

Когда почти через год принцу Шарлю-Жозефу де Линю сообщат о том, что его сыну раздробило в бою голову ядром французской революционной армии, то тупой болью в отцовской груди отзовется это, сказанное им в тот вечер «да»…

Изида смотрела на них с невыразимым сарказмом «О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха! – скалилась она в дьявольской ухмылке, – эх, кому бы вложить в голову слова эти и мысли… Пожалуй, надо бы мне поискать писаку какого-нибудь… или поэта… Был вот Гёте германский, да уже задействован… да и кто-то из местных, пожалуй, нужен… Но уж только не Державин этот дубоватый… А вообще-то, чудны дела Твои, слов нет – только вой». И Изида задрала острую морду кверху, к воображаемому собеседнику. И завыла в голос. Все тут же замолчали, неприятно удивленные…

– Чегой-то она? – засомневался Светлейший, – вроде кормили. Странная псина. Может, больная? Так чего ее тогда во дворец нести, а? Только расстроим Матушку!

– Нет-нет, она просто устала от разговоров про жертвоприношения всякие, про страдания детские, – предположила добросердечная Сашенька.

«А вот это вряд ли», – скептически подумал Сенька и бросил быстрый взгляд на левретку, о чем тут же пожалел.

«Ты ещё жив? – вещал ее ответный взгляд, – ну и сиди себе, пока цел. Пока – это ключевое слово, понял? Недолго тебе тут в тепле отсиживаться, Симеон Авраамыч, чую, что недолго… Скоро назад, в блокаду, на холодок-с. Ты про жертвы, надеюсь, всё услышал? Вот заодно и свежей крови понюхаешь, представится такая возможность. С ароматом кисленьким гемоглобинного железа…»

– Да, тема жертвоприношений, пожалуй, себя исчерпала, – согласился Светлейший, – и, похоже, мы все от нее устали…

– Согласен с вами, князь, – поддержал его де Линь, – но перед тем, как ее закрыть, я бы все-таки хотел… Но был прерван на полуслове. Последнее слово всё-таки осталось за Софией де Витт.

– Посмотрите-ка, как клинок светится! – внезапно сказала она, подойдя к полотну Рембрандта почти вплотную, – страшным светом, неземным. И падает, падает ему на грудь, а острие смотрит прямо в горло. Вроде бы и повис нож, но ежели упадет, то точно в тело войдет бедному мальчику…

– А я вот больше на рукоять с самоцветами любуюсь, – сказал Светлейший застенчиво, как будто стесняясь того факта, что на этом, напоенном ужасом и драмой полотне, его взор привлекают всего лишь какие-то камешки, – что же это за самоцветы такие? Сапфиры что ли зеленоватые? Бывают и такие, хоть редко… Для изумрудов-то темноваты…

– Это, скорее всего, зеленый янтарь, – предположила София, – Балтика иногда такое чудо выбрасывает. Я похожий камень у князя Радзивилла видела, в Вильно…