Князь Потёмкин и атаман Головатый одновременно, не сговариваясь, ответили:

– Разночтения…

И, посмотрев друг на друга, улыбнулись. Князь всё ж таки не удержался и добавил:

– Текстуальные разночтения…

…Уважали они друг друга чрезвычайно… Многое прошли вместе в этой жизни. Роспуск Сечи. Создание Черноморского казачьего войска, ставшего предтечей казачества Кубанского, войны, рубки, штурмы, осады. Одна осада Очакова чего стоила….

… Музыку оба обожали беззаветно и чувствовали тонко, пели прекрасно, иногда дуэтом. Эх, да всего не перечислишь! Да и не надо, наверное…

– Прошу вас, Антон Андреевич.

– Нет, нет, Григорий Александрович, лучше вы! У вас складнее получится…

Принц де Линь, хоть и с вечно ироничной своей улыбкой, но не без удовольствия наблюдавший за ними, наконец прервал этот затянувшийся обмен любезностями:

– И кто же все-таки откроет нам мистерию латинских переводов Библии, господа?

– Григорий Александрович, будьте ласкави, – попросил атаман Головатый, ещё раз.

Светлейший оживился:

– Ну что ж, это вообще-то преувлекательнейшая история…

Читатель! Боясь потерять твое внимание (а оно нам ещё ох как понадобится!) и перегрузить знанием, возможно, тебе и не нужным (к тому же, как мы знаем, «во многие знания – многие печали»), я решил не утомлять тебя, хоть и ужасно увлекательным, но уж очень насыщенным датами, деталями и именами повествованием Светлейшего о том, как наступил четвертый век от Рождества Христова, и юных христианских дев перестали под восторженные вопли плебса скармливать диким зверям на аренах римских цирков. О том, как империю озарил робкий ещё свет христианства. И о том, как юноша, родом из римской провинции, из адриатического захолустья где-то на границе Хорватии и Словении, вошел в вечность под именем Блаженный Иероним Стридонский.

– Он до конца жизни боялся быть названым фальсификатором древних книг и рукописей, этот великий переводчик, философ и аскет, осмелившийся на дерзновенный проект – перевод Писания. «Как отважусь я изменить “язык мира”, когда он убелен сединой, и снова вернуть его к ранним дням детства?» – вопрошал он, интерпретируя, а иногда и дополняя тексты тысячелетней давности…

– А «язык мира», – прервал поток потёмкинского красноречия принц де Линь, – это, простите, какой язык, князь? Что же все-таки святой Жером, то бишь Иероним, имел в виду?

– Я так полагаю, что под этим Иероним подразумевал весь спектр языков, на которых древние рукописи были созданы: древнееврейский, древнегреческий, арамейский, – явно растерялся Потёмкин, что случалось с ним крайне редко. – Халдейский, быть может…

В Гобеленовой гостиной Таврического дворца опять повисла напряженная тишина. Похоже, что принц и сам был уже не рад, что задал этот вопрос…

Но тут произошло нечто необычное. Мария, отлепившись от отцовского плеча, неожиданно для всех подошла к картине и, указывая на руку ангела, произнесла, каким особенным, берущим за душу голосом:

– А ведь это, похоже, и не ангел вовсе, быть может, это сам глас Божий в виде ангела – вон, рука-то хоть и нежная, но властная…

Сенька почувствовал, как внезапно сильно забилось его сердце. Во-первых, от звука голоса Марии… Во-вторых, вдруг вспомнилось описание ангельской руки, сжавшей длань праведника Симеона… А также… Нет, но это было уже совсем невероятно – он почувствовал, скорее, отчетливо ощутил чье-то присутствие за плечом… Появилась неведомая доселе мысль: «Мой ангел-хранитель?» Он медленно обернулся. За спиной никого не было. Только тяжелые портьеры чуть-чуть трепетали. И странное, но вполне определенное чувство чьего-то весьма осязаемого присутствия всё ещё как будто висело в воздухе…

С минуту все молчали. Тишину нарушил Светлейший.

– Ну, вот вам и ответ! – облегченно выдохнул он.

– Марийка – умница! – и с благодарностью было глянул на нее, но она уже опять скрылась за атаманским могучим плечом, – Глас Божий, возможно, и есть тот универсальный язык мира, который понимают все!

– Но далеко не все могут выдержать его мощь! – мягко возразил князю наиприятнейший баритон с иностранным, непонятного, правда, происхождения, акцентом, – скорее всего, обычное человеческое существо, не сможет вынести «глас Божий»… Акустически это должно быть абсолютно непереносимо…

Приятный голос принадлежал сыну и наследнику принца Шарля де Линя. Тоже Шарлю.

Шарль-младший весь вечер со сдержанным достоинством стоял подле отца. Молча, ибо был интроверт по своей натуре. Новенький орден сиял на его мундире полковника инженерных войск. Раненная при штурме Измаила рука висела на перевязи.

– Звуковые колебания могут быть поистине чудовищны по своей мощи, – продолжил он свою мысль.

В чем в чем, а в убийственной силе колебаний и волн, в частности взрывных, младший де Линь толк понимал. Пожалуй, больше всех присутствующих. В отличие от отца, которого капризная генетика наградила галльским живым умом и даром великосветского говоруна, молодой Шарль пошел в мать, принцессу фон Лихтенштейн. И был по-германски основателен. В двенадцать лет был отдан в инженерное училище, а в шестнадцать уже служил в чине второго инженерного лейтенанта.

Принц только что вернулся из-под Измаила, где состоял при самом Суворове. Военным инженером он был выдающимся. Строил батареи и рассчитывал подкопы настолько блестяще, что был, по представлению Александра Васильевича, награжден орденом Св. Георгия III степени за заслуги при осаде и при взятии Измаильской твердыни.

«И в чем-то он, наверное, прав, – подумал Сенька, страстно любивший физику и прилично знавший ее на уровне ученика советской средней школы, – скорее всего, это зависит от частоты». Тему «Механические колебания и волны» они проходили прошлой предвоенной весною. В голове у него вдруг всплыл коварный вопрос учителя физики, бывшего моряка, всегда подтянутого и по-военному элегантного: «Выберите из двух утверждений правильное: всякое колеблющееся тело звучит, или всякое звучащее тело колеблется»!

– Конечно же, всякое звучащее тело колеблется, но не всякое колеблющееся тело звучит… И я приятно удивлен ходом ваших мыслей, молодой друг! – внезапно услышал он ободрительный баритон принца.

Удивлению Сеньки не было предела, пока по веселым и чуть насмешливым взглядам окружающих, он наконец не понял, что высказался вслух… Он смутился и покраснел.

Молодой де Линь ему очень нравился. Больше всех. Ну, не считая Марии, конечно…

– Шарль, вы, возможно, правы, когда речь идет об обычном человеческом существе. Но ведь были же и избранные, как Авраам или Моисей? – возразил Светлейший, – они ведь вели разговор с Богом… Моисей даже в споры отваживался вступать…

– А также пророк Элиягу, – позволил себе реплику Цейтлин и добавил: – Но он обращался ко Всевышнему, закрыв лицо плащом.