По сообщениям международной правозащитной организации «Эмнисти Интернэшнл», в нескольких панарабских странах мужчин, которые не могли с легкостью продемонстрировать свою принадлежность к мужскому полу, иными словами, сбежавших из-под паранджи женщин, бросали в тюрьмы, во многих случаях насиловали и убивали. Большинство арабских лидеров отрицали не только существование в их государствах подобного явления, но даже саму его возможность.

Раджиту – шестьдесят, когда в «Ньюйоркце» он читает, что слово «перемена» начало приобретать вторичное значение «глубочайшая непристойность» и «табу».

Школьники смущенно хихикают, натыкаясь на такие фразы «Мне нужно переменить обстановку», «Время перемен»[14]или на уроках литературы до двадцать первого века. На уроке английского языка в Норвиче возглас четырнадцатилетнего подростка «Аида на перемену!» был встречен непристойным гоготом.

Представитель Английского Королевского Общества написал послание в «Тайме», где сожалел об утрате для английского языка вполне нормального слова.

Несколько лет спустя подростка в Ситхэме судили за появление на публике в футболке с крупно отпечатанной надписью: «Я переменился».

Джекки работает в «Бутонах», ночном клубе в западном Голливуде. Десятки, если не сотни таких Джекки есть в Лос-Анджелесе, тысячи – в стране, сотни тысяч – в мире.

Одни работают на правительство, другие – на религиозные организации, третьи – в сфере бизнеса. В Нью-Йорке, Лондоне и в Лос-Анджелесе люди, подобные Джекки, стоят на входе в тех местах, куда ежедневно приходят толпы людей.

А делает Джекки вот что: смотрит на проходящих мимо и думает: «Рожден М, теперь Ж; рождена Ж, теперь М; рожден М, теперь М; рожден М, теперь Ж; рождена Ж, теперь Ж…»

В «натуральные дни» (для откровенно «непеременившихся») Джекки часто говорит: «Прошу прощения, сегодня вам нельзя». Такие, как Джекки, угадывают с девяносто семью процентами достоверности. Статья в «Сайнтифик Америкэн» указывала, что умение распознавать пол может передаваться по наследству, мол, такая способность существовала всегда, но до недавнего времени не являлась существенно необходимой для выживания.

На Джекки нападают на задней стоянке «Бутонов» под утро по дороге с работы. И когда каждый новый ботинок врезается или ударяет Джекки в лицо, в грудь или в пах, Джекки думает: «Рожден М, теперь Ж; рождена Ж, теперь Ж; рождена Ж, теперь М; рожден М, теперь М…»

Когда Джекки выписывают из больницы (один глаз вообще ничего не видит; лицо и грудь превратились в единый громадный пурпурно-зеленый синяк), дома на столе его ждет записка, присланная с огромным букетом экзотических цветов: Джекки ждут на работе.

Однако Джекки садится на скоростной поезд в Чикаго, а оттуда – на пассажирский до Канзас-сити, и там остается: красит дома, чинит проводку, эти специальности он приобрел давным-давно, – и назад никогда больше не возвращается.

Сейчас Раджиту за семьдесят. Он живет в Рио-де-Жанейро. Он достаточно богат, чтобы удовлетворить любой свой каприз, но сексом больше ни с кем не занимается. Из окна своей квартиры он на всех смотрит подозрительно, вглядывается в бронзовые тела на Копакабана и недоумевает.

Люди на пляже думают о нем не больше, чем подросток, у которого хламидии, думает про Александра Флеминга[15]. Большинство уверены, что Раджита давно уже нет в живых. Ни одному нет дела, жив он или мертв.

Выдвигалось предположение, что определенные разновидности рака развились или мутировали, чтобы устоять перед перезагрузкой. Многие бактериальные и вирусные заболевания перезагрузке не поддаются. Десяток даже процветает благодаря ей, а одно (штамм гонореи), согласно нынешней гипотезе, использует перезагрузку как путь переноса инфекции: первоначально пребывает в дорматном состоянии и становится заразным лишь тогда, когда исходные половые органы преобразуются в гениталии противоположного пола. Тем не менее средняя продолжительность жизни на Западе увеличивается.

Почему одни вольноперезагрузочники (как стали называть тех, кто прибегает к перезагрузке ради развлечения) стареют с нормальной скоростью, тогда как у других признаки старения как будто вообще не проявляются, до сих пор ставит ученых в тупик. Одни утверждают, что на самом деле вторая группа тоже стареет, но на клеточном уровне. Другие придерживаются мнения, что окончательные выводы делать еще рано и что никто ничего не знает наверняка.]

Перезагрузка не обращает процесс старения вспять; однако есть свидетельства, что в некоторых случаях она способна его остановить. Многие представители старшего поколения, до сих пор чуравшиеся перезагрузки ради удовольствия, начинают принимать таблетки регулярно, иными словами, вольно перезагружаться – причём вне зависимости от того, имеются ли у них для этого медицинские показания.

Деньги теперь не «разменивают», а «берут мелочью», школьные «перемены» сменились «перекурами», говоря о погоде, замечают, что «небо приобрело другой цвет».

Процесс придания иной формы или облика теперь обычно называют «сдвигом».

В своей рио-де-жанейрской квартире Раджит умирает от рака. Ему слегка за девяносто. Он никогда не пробовал «перезагрузку»; сама мысль об этом приводит его в ужас. Метастазы расползаются по костям его таза и семенным железам.

Он звонит в колокольчик. Короткое ожидание, пока сиделка выключает ежедневную «мыльную оперу», ставит чашку с кофе. Наконец она входит.

– Вывезите меня на воздух, – приказывает он сиделке. Голос у него хриплый.

Поначалу сиделка делает вид, что его не понимает. Он повторяет то же самое на плохом португальском. Сиделка качает головой.

Подтягиваясь на руках, он выбирается из кровати – съежившееся тело, ссутуленное настолько, что кажется почти горбатым, настолько худое, что, наверное, хватило бы порыва ветра, чтобы его сдуть, – и с трудом ковыляет к двери из квартиры.

Сиделка пытается его отговорить и терпит неудачу. Тогда она выходит с ним в коридор и держит под локоть, пока они ждут лифта. Он не выходил из квартиры вот уже два года. Даже до рака Раджит не выходил из квартиры. Он почти ослеп.

Сиделка выводит его на палящее солнце, переводит через дорогу, а оттуда на песок Копакабаны.

Люди на пляже пораженно смотрят на старика, лысого и разлагающегося, в древней пижаме, который озирается по сторонам выцветшими, некогда карими глазами поверх очков в темной оправе с толстыми, как бутылочное донышко, стеклами.