Пока я рассматривала малыша, он наелся и уснул. Это был все-таки странный младенец — его вообще, похоже, не волновало, что пеленки можно было выжимать. Главным было наесться. Такое чувство, что привыкший к ненависти и издевательствам с моей стороны, он ничего не требовал. Наверное, смог бы обходиться без еды и ее перестал бы просить.

Я осторожно поднялась, поддерживая малыша. Кровати у него не было и мне пришлось снова положить его на стол, который ночью служил ему постелью. Положила, развернула, но он так и не проснулся. Я достала из упаковки влажную салфетку для снятия макияжа и вытерла младенца. Потом взяла кусок чистой марли и завернула в него ребенка, который продолжал спать крепким сном. Вот если бы меня мотыляли из стороны в сторону и укладывали спать на жесткий стол, то вряд ли я продолжала спать, а этому ничего — сопит в две ноздри. Странный все-таки ребенок.

Удостоверившись еще раз, что малыш не собирается в ближайшее время просыпаться, пошла готовиться к скорому визиту Романа — нужно как можно тщательнее убрать в квартире, отмыв следы, оставшиеся после родов.

Что делать с ребенком старалась не думать.

— Доброе утро, солнце! — Рома весел и бодр, а на часах только шесть утра. Я мало спала ночью — ребёнок часто требовал, чтобы его покормили и мне ничего не оставалось, как удовлетворять его потребности. С каждым разом кормление давалось всё легче, но спать хотелось безумно. Мы заснули только на рассвете, и телефонный звонок вырвал меня из сна, в котором снова где-то бродила, искала какую-то дверь, но найти так и не смогла.

Эти сны, из которых, казалось, нет выхода, преследовали меня постоянно. Стоило хоть ненадолго закрыть глаза, и я оказывалась в каких-то тёмных коридорах, по которым бегают крысы, что-то шуршит, а стены — сырые и заплесневелые.

— О, ромашка, — проговорила, тщетно пытаясь подавить зевок. В тот момент мечтала лишь об одном: уснуть крепким сном, чтобы ничего не тревожило, не снилось и не будило. — Уже приехал?

Как ни была рада его слышать, как ни мечтала об этой встрече и ни радовалась его приезду, именно в тот момент поняла, что усталость всех предыдущих месяцев лишила последних сил. Я устала притворяться, утомилась что-то изображать. Хотелось просто лечь и сдохнуть, потому что все внутренние резервы организма, что поддерживали во мне жизнь, словно топливо в печи, разом иссякли.

— Я, по-моему, просил так меня не называть, — его напускная строгость заставила улыбнуться. Только Рома мог в один миг развеселить меня, заставив забыть обо всех печалях и тревогах, словно не было их в моей жизни. Жаль, это быстро проходило. — Неужели так сложно запомнить? Что же ты вредная такая у меня, а?

«У меня»... эти слова согрели душу, подарив тепло и ощущение уюта, которого мне так не хватало. Наверное, со времени гибели родителей и брата.

— Будешь, значит, ландышем, — засмеялась, представив выражение его лица в этот момент, — или лютиком, раз ромашкой быть не нравится. Но по мне так очень красивый цветок.

— Я говорил тебе, что с тобой чертовски сложно? — хмыкнул Рома, но голос его потеплел.

— Конечно, говорил, — снова засмеялась, словно не творился в моей жизни полный хаос. — Примерно тысячу раз. Но ничего другого я тебе всё равно предложить не смогу, поэтому придётся терпеть меня такую, непростую. Согласен?

— Ну, а что ещё остается? Я же люблю тебя, — его бархатистый тембр будоражил кровь, волновал. Только Рома так действовал на меня. Никогда и никто раньше не дарил мне таких эмоций, не был так предан и терпелив.

И за это я мучила его?

И разве могла по-другому?

Могла. Но не хотела.

— Вот и договорились! Ты приехал?

Я ждала его возвращения каждую минуту и боялась его до зубовного скрежета. Не знала, чем всё обернётся и как буду вылезать из того болота, в котором застряла, кажется, до скончания мира. Но я любила Рому, и радость от встречи с ним перевешивала в моём сознании всё остальное.

Снова, словно бешеный страус предпочла спрятать голову в песок, словно это могло хоть от чего-то спасти. Пока что мне везло, но как долго ещё это могло продолжаться, не знал, наверное, никто.

— Да, и уже очень скоро буду у тебя. Ты рада? — мне показалось, в его голосе кроется какая-то тревога, будто он в чём-то подозревает меня, но не может сам понять, в чём именно. Наверное, ощущал, как много скрываю от него, просто сам до конца не мог разобраться в своих ощущениях. Рома прав, но изменить что-то я пока что не в силах. Врать ему тяжело и больно, но я настолько запуталась, изолгалась, что из этого не выпутаться. Остается только надеяться на чудо, что поможет мне.

— Что за глупые вопросы? — спросив, снова засмеялась, моля всех богов, чтобы он не почувствовал моего напряжения, что сковывало изнутри стальными цепями. — Когда тебя ждать?

— Раз рада, значит, примерно через час жди в гости.

— Договорились, — выдохнула с облегчением и повесила трубку.

Разговор в любом случае нужно было заканчивать, потому что почувствовала, как завозился под боком ребенок, снова проголодавшись. Этот вечно голодный комок плоти — моя главная проблема, проклятие и беда одновременно. Нужно было от него избавляться, но я на протяжении всей беременности так и не нашла способ, а тот выход, который предложила мне хитрая гадалка оказался пустышкой, радужным мыльным пузырем.

Значит, нужно было его спрятать в стенах этой квартиры, раз отдать, пока не решилась. Накануне вечером в ближайшем магазине купила упаковку подгузников для новорожденных и пачку влажных салфеток, поэтому менять ему пеленки нужды не было. Жаль, что нельзя было оставить его без еды, чтобы он совсем не мешал мне жить. Как бы я не приноровилась кормить его, будто бы даже смирившись с этой участью, меня всё равно раздражал этот процесс. Но Рома ни в коем случае не должен был его увидеть. Или даже услышать.

Выход нашла неожиданно. Пусть это и казалось диким, но иной вариант в моём воспалённом мозгу родиться просто не мог. Наверное, я окончательно сошла с ума, раз в голову лезли настолько дикие идеи.

Когда это началось? Когда волна безумия захлестнула меня окончательно, лишая воли, превращая в дикое затравленное животное? В ночь изнасилования, когда курила на кухне, напиваясь до беспамятства? Или когда врач отказался делать аборт? А может, я так изначально и была, да только события того дня поставили на моём здравомыслии жирный нестираемый крест?

Но тогда у меня не было времени думать о душевном здоровье, когда на счету каждая минута.

Наспех покормив, дождалась, пока уснул. После дрожащими руками распечатала лейкопластырь и залепила ребенку рот. Жалела ли его в тот момент?

Нет.

Ребенок, казалось, даже не почувствовал новой угрозы, что исходила от меня. Наверное, он до такой степени привык к моим издевательствам, что удивить его чем-то было сложно. Да и что может понимать новорожденный? Главное, чтобы было тепло, сухо и сытно. Так, во всяком случае, мне казалось, в этом убеждала себя ежесекундно, оправдывая своё зверство.