Совсем недавно я хотела, чтобы он умер: растворился, рассыпался на молекулы, просто исчез, словно не было никогда. Настолько сильно об этом мечтала, что не умела уже думать по-другому. Но в тот момент, когда сидела в кафе, а часы, висящие на стене, мерно бежали секундами вперёд, я слишком сильно желала узнать, всё ли с ним хорошо.

Грудь постепенно наливалась молоком — мне противно было это ощущение, но оно напоминало о том, что ребёнок, лежащий в коробке на балконе, очень скоро захочет есть.

Тоска пулей вошла в мозг, разбередила душу. Я впервые почувствовала что-то, кроме отвращения к тому, кому подарила жизнь и кого так долго ненавидела. К тому, кого привыкла ненавидеть. Сколько времени прошло, как оставила его на балконе? Всего пара часов, но для него они, наверное, показались вечностью.

И снова, как в тот первый раз, когда мы пришли в это кафе, я без всяких объяснений попросила отвезти меня домой. И снова увидела обиду на лице любимого. Волновало ли меня это? Задумывалась ли о той боли, что причиняла Роме? Нет. Я готова была его отпустить, потому что устала мучить. Ведь вовремя отпустить того, кто тебе дорог — тоже любовь. И снова рёв мотора нарушил тишину двора, только я больше не плакала. У меня была цель, и целью моей было узнать, как там мой сын.

Сын. Я впервые так о нём подумала. Да, это был мой сын.

Смогу ли когда-нибудь привыкнуть к этой мысли? Не уверена, но ведь можно попробовать.

Влетела в квартиру и, даже не сняв обувь, побежала на балкон. Тяжело дыша, подошла к коробке, в которой оставила малыша — ребёнок лежал, поджав ножки и слабо шевеля крошечными ручками. Он смотрел вверх печальными серыми глазами, моими глазами.

Я никогда не думала, что у маленьких детей, только появившихся на свет, может быть такой взгляд.

В его глазах не было слёз, но было страдание.

Не было ненависти, но был упрёк.

Не было горя, но была затаенная мука.

Не было злости, но была тоска.

Я никого никогда так не жалела. Даже себя жалела меньше и только в этот момент почувствовала, что могу полюбить этого ребенка. Пусть не сразу, но смогу попробовать.

Истории любви начинаются по-разному.

Наша история началась с ненависти и превратилась в жалость. Но любовь еще возможна.

Осторожно отклеивая лейкопластырь, я дала мальчику грудь. С жадностью прильнув к своему органу питания, закрыл глаза. Глядя на него, не могла понять, что дальше делать.

Заклеивать ему рот, выкидывать на балкон и игнорировать мальчика я больше не смогу. Какой бы сумасшедшей ни была, в какого бы монстра не превратилась за эти месяцы, иногда могла найти в своей голове остатки здравого смысла.

Я устала от ненависти, от злобы. Мне хотелось отмыться от всего того, что накопилось внутри, нефтяной лужей растекаясь по душе. Но разве от такого отмываются?

Кормя ребёнка, смотрела на него, пытаясь понять, что чувствую. Не могла разобраться в себе, но больше не чувствовала той разрушительной, всепоглощающей ненависти.

И ещё одно поняла точно, и это осознание обрушилось на меня, словно стремительный водопад: я не хочу от него избавляться.

Но как могла оставить его себе, когда ни одна живая душа не знала о том, что он родился? Как заявить миру нового человека, которого не должно существовать? Дети же из воздуха не материализуются.

Мне нужно было срочно придумать версию, откуда он мог взяться в моём доме.

Украла? Племянник? Сын?

Ни один из этих вариантов мне не подходил по понятным причинам, поэтому их откинула сразу. Я думала и думала, ломала себе голову, перебирая всевозможные сценарии моей очередной грандиозной лжи. Потом вспомнилась, совершенно случайно, история, как наша соседка нашла на помойке ребёнка. Трогательное маленькое существо, почти уничтоженное халатностью своей нерадивой мамаши, замотанное в какие-то жуткие грязные тряпки. Соседка несла этот комок новой жизни в руках, гордо подняв голову и улыбаясь.

Она усыновила его, не найдя в себе силы отдать другим людям. И сейчас это красивый статный парень, в котором души не чает мама, так случайно обретённая волею провидения.

Вот и я решила сказать, что нашла его возле мусорного контейнера без документов, записки или чего-то ещё, что может указать на мать ребенка. Просто нашла и всё. А то, что он на меня похож? Да кто допустит эту мысль? Кто из моих знакомых решится предположить, что я родила ребенка, а потом решила его усыновлять? В такой бред вообще никто не поверит. Во всяком случае, надеялась, что никто не догадается.

Мне нечего было терять, я и так уже потеряла себя и остатки здравого смысла. Много странных, страшных и нелепых поступков совершила в последнее время. Одним больше, один меньше — какая, в сущности, разница? Снова лгала, шла ва-банк, но впервые лгала не только ради себя и не столько из-за страха. Впервые делала это во имя спасения одной маленькой души, которую до этого планомерно уничтожала.

Отчего-то меня совершенно не интересовала реакция Романа. Как будто он перестал быть центром моего мироздания, моим оплотом, не дававшим слететь с катушек. Он не был уже единственным маяком в темноте. В один момент у меня появилось в жизни что-то большее. Нет, я не стала любить его меньше, просто перестала так хвататься за него, как за последнюю соломинку.

И осознав это, я почувствовала облегчение.

Я решила назвать сына Сашей. Почему-то именно это имя всегда было любимым, от того и не раздумывала долго. Я перекатывала его на языке, пробовала на вкус: Са-ша, Са-шень-ка, А-ле-ксан-др. С каждым повторением на душе становилось теплее, а в голове прояснялось. Чем больше думала, тем больше убеждалась в правильности своего выбора. Я выбрала жизнь, его жизнь и впервые за долгое время ощутила уверенность в своих силах, покой и даже что-то вроде безмятежности. Вполне вероятно, что я окончательно сошла с ума, но меня это не волновало.

Словно стоило отпустить эту ситуацию и принять всё, произошедшее в последнее время как факт, и дышать стало проще. Будто не сковывал больше стыд, а внутренняя грязь серела. Нет, никогда не отмыться, я точно это знала, но постараться простить саму себя можно.

Первым делом пошла в магазин и купила детскую одежду — несколько симпатичных костюмчиков и шапочек. Понимала, что долго в банном полотенце держать ребёнка нельзя. Он же всё-таки живой, хоть и совсем беспроблемный. Всё, что ему было нужно — молоко. Но мне хотелось дать ему больше — он заслужил.

Я отгоняла от себя мысли о том, что ему пришлось выстрадать, потому что чувство вины затопило бы меня с головой, лишая остатков рассудка. Но мог ли рассуждать о рассудке человек, такое сотворивший? Часто вспоминала те сны, что мучили во время беременности, и всё чётче осознавала, что только сама была во всём виновата. Я впустила весь тот мрак в душу, позволив ему отравить каждую минуту жизни.