М.: Наоборот – в общем так вот… А потом, когда это (помахивая) дорастет, дорастет, дорастет, ты фьють – и куда-то улетишь. Что-то в этом есть. (Беззаботно.) Да, это правда, я верю. М-да, м-да, м-да. (Переключаясь наконец.) Ох. Уже нам несут ужин, ха-ха. Мы можем взять два шарика потому что. Во-первых, день рождения.

Я (радуясь, что опять сработало): А во‐вторых?

М. (окончательно возвращаясь в роль): А во‐вторых, они халявные. Вот они, наши… Давай потом возьмем и убежим. Мы будем бежать или поедем?

Я (без запинки подхватывая знакомую реплику): Бежать, конечно, ха-ха. Не заплатив. Как мы любим, ха-ха!

М.: Ну не надо. Мы все-таки, ну все-таки… (…) (Мечтательно.) Когда мы придем домой… Я знаешь почему задержалась, потому что я убирала дом. Теперь я хочу есть.

Я (перехватывая реплику): Я тоже хочу есть.

М. (далее как по писаному): Ну и что? Это у меня день рождения, мало ли.

Я: А я, а я приглашена в первых числах.

М.: А ты подалку подарила?

Я: Да. Я сдала деньги за подарок.

М. (показывая): Гы.

Я: Вот за вот этот. Агата укусит сумку, интересно, или нет?

М. (припоминая свои беспокойства): Ну, я ей не дам укусить.

Я (дозволяя в меру расслабиться): Нет, если Агата укусит сумку, значит, хорошая сумка.

М. (прыская от нелепости): Да, мы будем всё так проверять.

Я (припоминая свои беспокойства): Ну, тебе хорошо? У тебя веселый день рождения?

М. (без запинки подхватывая знакомую реплику): Конечно, веселый день рождения.

Я (дожимая сценический эффект): Но без меня ведь не так весело было, правда?

М. (как обычно, целиком в партнере): Конечно нет, конечно нет, потому что мне сегодня утром друг испортил настроение юбками (начиная загибать пальцы для перечисления), потом… Ну и всё.

Я (явно польщенная, что перечень кончился, не начавшись): Хи-хи. Ну и всё, главное. (Кокетничая беспокойствами): А крыс?

М. (кокетничая беспокойствами): А крыс, он тоже хотел испортить настроение, он знаете чем портит настроение, он (…) Это очень тяжело переносить.

Я (доигрывая образ): Но зато он же лоснится!

М. (внося в образ красочку): Да, но не зато, а он еще и лоснится!

Я (признавая, что обыграна): Хи-хи!

М.: …совсем другой оборот, понимаете? Вот такая я несчастная. Мне кажется, нам вся “Якитория” собирает еду. Тогда шары это наши, это бесплатные тогда!

Я: Хи-хи, это главное, да? (Удерживая мизансцену.) С днем рождения, друг! (Забывая, что уже говорила подобное.) Я твой лучший друг, правда?

М.: Да. Пойдем в кабак, зальем желанье.

Я (напоминая пароль): Круп?

М.: Круп…

Я: Круп?

М. (видя, что ничего другого не остается): Круп, ха-ха, сматываемся.

(Конец записи)»

С днем рождения, друг. Вот ты и улетела. Я надеюсь, тебе там немного слышно меня через шум. Шум моих мыслей о том, как слабо я, оказывается, расслышала тебя при жизни.

17 сентября 2018

Репеёк

Такая мистика – в двух словах человеку со стороны и не объяснишь. Когда вселенная вдруг просекла только нам двум понятную шутку. Однажды в центре Питера мама нашла магнитик. Шла-шла и нашла, как герои всех сказок и моих самых детских стихов. Нашла на окне одного из домов, проходя мимо, едва взглянув. Но глаз у нее наметан – недаром воспитанница, к которой маму устроили няней, на прогулках то и дело спрашивала: «Чё нашла?» Нашла магнитик, а на нем крокодилов.

«Крокодиловая ферма» – так и было подписано над мультяшным изображением крокодила в шляпе и с плакатом в лапе, а на плакате, не сразу разглядели сослепу, крокодилица с крокодилёнком.

Весь набор. Ферма. Welcome. «Собери свою крокодиловую ферму» – с этого магнитика, значит, у нас и пошло. И значило: отправляйся ты, мама, к бабушке и жди там меня.

Почему я тоже крокодил, мужу вот так сразу тоже не объяснишь. Почему крокодил бабушка – мне всю жизнь было очевидно, а вот психолог фыркнула: у вас прям какая-то Баба Яга получается.

А вот мама никогда, никогда не была крокодилом. Она только собирала нас – старого и малого, объединенных в этой небезобидной семейной игре каким-то опасным сходством.

К бабушке маму отпускать не хотелось. Не хотелось и ехать к бабушке потом – впервые одной, на правах взрослой женщины, хозяйки фермы, давно решившей порвать со своим крокодильством, да и маме советовавшей чуть что – рви когти, лови на слове, вот сказала она тебе «уезжай» – так уезжай.

Бабушке лучше одной, это я видела яснее мамы. Бабушка давно одна и зажила, когда на ее руках дома умерли сначала ее мать, а потом, через год, муж – говорят, теща его забрала, всё снилась, а нехорошо, чтобы снилась, пока года после похорон не пройдет. Они и при жизни были друг с другом как будто ближе, чем она с дочерью, он с женой. С моей то есть бабушкой.

Бабушке девяносто, в детстве она, единственный ребенок в семье военного и воспитательницы, бывшей крестьянки, готовила устные уроки, возлегая на трех подушках, а теперь уже тридцать лет как живет одна в квартире с гирляндами открыток по стенам и вечной елкой. Открытки с Дальнего Востока и из Москвы стекались в Среднюю Азию, где живет бабушка, словно и в самом деле среднюю, центральную точку, равноудаленную от крайних, по которым жизнь развела ее сына и дочь.

Дети-погодки росли удивительно единодушными. Вместе жгли резинового волка в печке и ждали, пока мать заметит, что они написали ей на книге «блат», и гадали, что будет, но ничего не было: мать не признала в надписи скверного слова. И все же то, что оказались они по разным сторонам от осевшей в географической середине матери, символично. По рассказам мамы, в худшие для них минуты брат кричал матери: «Ну убей меня!» – а сама она яростно шипела: «Ну догони!»

Догони или убей – какая теперь разница, если оба, как будто рождаясь вслед друг за другом обратно, только с перерывом не в год, а в десять, покоятся теперь на одном московском кладбище?

И все же предание не остыло, и образ бабушки был усвоен как наследство, от которого я хочу отказаться. Победить бабушку в себе.

Хотя быть бабушкой выгоднее, это я тоже поняла. Она и сама говорила: я глупая и ленивая, вот и живу долго.

Таких, как она, я не встречаю в московском метро. А таких, как мама, – пожалуйста. Сканирую взглядом старые поколения, облаченные в выводы