«Итак, все в сборе», – начала аудитор и предложила всем напитки – кивнула в сторону подноса с минералкой и термосами с кофе и водой для чая. Я взяла бутылку минералки, я волновалась и спросила, не хочет ли еще кто-нибудь минералки, мать согласилась, я открыла бутылку и поставила перед матерью стакан. Затем я открыла еще одну бутылку, для себя, взяла стакан и, вернувшись на свое место возле Борда, налила воды и выпила. Аудитор заговорила. Она начала с рассказа о предприятиях, о которых все остальные – мои брат и сестры – похоже, уже знали. Аудитор показала нам несколько слайдов с бухгалтерскими выкладками по предприятиям – кажется, остальные были в курсе. «Кто-то должен войти в совет директоров этих предприятий», – сказала аудитор. Отец хотел, чтобы в совет директоров вошли все его четверо детей. Значит, он надеялся на примирение после его смерти. При жизни он давно оставил все надежды, он был не в состоянии добиться примирения, у него не хватило бы сил, да и у кого хватило бы, однако он надеялся, что после его смерти мы помиримся и посреди января наступит весна, что четверо его детей войдут в совет правления его компаний – компаний, носящих его имя, наше имя, – и станут добрыми друзьями. Астрид сказала, что она не против занять место в совете правления, наверняка они заранее все обсудили и решили, что в совет правления войдет она, единственная из моих сестер, с которой я поддерживала отношения, не считая, конечно, последних двух месяцев. Борд сказал, что он тоже мог бы войти в совет правления, а Оса в шутку предложила и мне. Мы посмеялись – как бы там ни было, все они знали, что ни в какой совет я не войду. Не исключено, что они обратили внимание на два сложенных листка на столе передо мной, но они лежали чистой стороной вверх, так что со стороны было не понять, написано ли на них что-нибудь или же это просто бумага для заметок. Перед всеми остальными, кроме матери, тоже лежало по листу бумаги – они взяли ее из стопки на столе, рядом с которой было выложено еще несколько ручек. Но я‐то явно принесла мои листки с собой. А вдруг все остальные смотрят теперь на эти листки и боятся их? Аудитор указала на цифры в презентации. Борд сразу сказал, что речь идет о суммах некрупных, похоже, он оказался прав. Это обсуждение заняло час с небольшим, статистика, юридические аспекты, никаких комментариев. Борд задал несколько неопасных вопросов, аудитор ответила на них. «С этим разобрались», – аудитор выключила презентацию и, чуть наклонившись вперед, сказала, что, насколько она понимает, дачи на Валэре стали предметом внутрисемейных разногласий. И прежде чем мать открыла рот, я перевернула листки – мне хотелось побыстрее все закончить, ожидание было невыносимым, мне нужно высказаться и выдержать, высказаться и выдержать, я разгладила бумагу и, глядя лишь на написанные на ней слова, заговорила:

Мне и особенно моим детям мать и мои сестры очень часто рассказывают, как они много лет чудесно проводили время в родительском доме на Бротевейен и на Валэре, где у нас дачи. Нам неоднократно рассказывали о доброте и отзывчивости моих сестер. Несколько недель назад мой сын Сёрен, побывав на торжестве в честь дней рождения моих родителей, сказал: «Если не знать, что в семье еще двое детей, то как будто смотришь на обычное счастливое семейство».

Здесь мать перебила меня. Этого выслушивать она не желает. Мать поднялась. «Это несправедливо», – сказала мать, этого она слушать не станет, она уходит, сказала она. Она явно поняла, к чему все идет. Астрид встала и заботливо приобняла мать. В этот момент я в первый и единственный раз повысила голос. «Ты что, испугалась?» – спросила я. «Да ты сама боишься!» – выпалила мать в ответ, но Астрид заботливо усадила ее обратно, и мать нехотя опустилась на стул. «Сейчас не время», – Астрид покачала головой. Она явно поняла, к чему все идет. Но я с деланым спокойствием продолжала читать, наверное, чересчур торопилась, чтобы успеть, пока гром не грянул, чтобы высказать все, что целую жизнь считала себя должной высказать, чтобы покончить с этим. «Астрид, Оса и наша мать хотят, чтобы все действительно выглядело именно так, – читала я, – однако в этой семье есть еще двое детей, которые мутят воду и портят всю картинку. Они далеко не милые и не отзывчивые – но почему? От природы? Или же существует причина, по которой старшие из детей наших матери и отца бывали в родительском доме на Бротевейен и на дачах намного реже, чем двое младших?»

«Фу, – сказала мать, – какой позор».

«Примирение, – продолжала я, – и моя сестра Астрид это знает, потому что занимается защитой прав человека, – так вот, примирение возможно лишь в тех случаях, когда все стороны конфликта выдвинули свою версию случившегося. И история не может устареть – об этом ей тоже следовало бы знать, ведь она изучала конфликты на Балканском полуострове. Но не далее как позавчера Астрид сказала мне, что не понимает, почему Борд, которому скоро исполнится шестьдесят, не может забыть детские обиды. Она отказалась признавать, что его история, его детство стали частью его жизненного опыта, его единственной жизни».

«Фу, – сказала мать, – ну что за глупости, какое вранье!»

«Сейчас не время, – сказала Астрид, – жаль, что тетя Унни не пришла».

«Я боялась отца всю свою жизнь, – продолжала я, – насколько силен был мой страх, я поняла лишь в этом году, семнадцатого сентября, когда отец умер. Я физически почувствовала освобождение. В возрасте с пяти до семи лет я неоднократно подвергалась сексуальному насилию, и отец говорил мне тогда, что, если я расскажу об этом, его посадят в тюрьму или же мама умрет».

«Ты лжешь!» – выкрикнула мать.

«Я никому ничего не рассказывала, – продолжала я, – я старалась забыть, я молчала, но со временем моя жизнь стала невыносимой, поведение – саморазрушающим, я пережила несколько кризисов, и в итоге я вновь вспомнила события, намеренно вытесненные из памяти. Я поняла, что нуждаюсь в помощи, и мне помогли. Несколько обследований показали, что мне необходим курс лечения у психоаналитика, который был проведен за счет государства. Двадцать три года назад я рассказала обо всем матери, но она отказалась мне верить. Ее примеру последовали и мои сестры. Я превратилась в изгоя, угрожающего репутации семьи. В связи с профессиональной деятельностью я получила возможность выступать на различных общественных мероприятиях, и мои родственники усмотрели в этом угрозу. Однажды я в отчаянии сказала Астрид, что отец с матерью предпочли бы, чтобы я лежала в психушке, а не стала писательницей, на что Астрид ответила: «Да, так было бы проще всего».

«Сейчас не время, – в третий раз повторила Астрид и покачала головой, – да еще и в присутствии аудитора!»

Аудитор словно окаменела.

«Ты лжешь», – сказала мать.

«Мне пришлось сложно, – продолжала я читать, – отец умер. Отец требовал от меня молчания, и я долго молчала. Но мне нелегко смириться с тем, что подобное замалчивание причинит вред моим же детям. Как я уже сказала, я неоднократно пыталась рассказать родным мою историю, но меня отказывались слушать, однако сейчас я считаю своим долгом сделать это, потому что моя история и история Борда должны учитываться. Насколько я могу судить, этот раздел наследства затрагивает не только экономические аспекты, но и нравственные. Поэтому я здесь».