– А что же мы все – ты, я и прочие люди – делаем в течение всей истории человечества? Мы обвиняем человека, вменяем ему в вину то, что он прикрывает Богом собственную жестокость, но что, если все наоборот, если это Бог прикрывается человеком, дабы утолить собственную ярость? Мы утверждаем, что Бог ограничивается всепрощением, но что, если это человечество ограничивается всепрощением во имя Божие? Мы твердим, что людская злоба приводит к кровопролитиям, но что, если это Божественная злоба? Мы говорим о жестокостях, творимых именем Божьим, но что, если они воплощают собой безжалостную волю самого Господа?

Она резко придвигается ко мне:

– Вот какое следствие я должна была бы вести, вот кого мне следовало бы допрашивать – этого вселенского убийцу-рецидивиста, самого великого и страшного в Истории. Мы ведь располагаем многовековыми свидетельствами, исповедями, – впрочем, я предпочитаю называть их доносами. Так в чем проблема? А в том, что существует срок давности. И остается расследовать деяния только сегодняшнего Бога! Но я остерегусь привлекать к этому комиссара Терлетти. Ты представляешь его рожу, если ему предложить такое – итальянцу, носящему на своей волосатой груди медальончик с Мадонной?! Да он ужаснется, этот парень, у него вся шерсть дыбом встанет. Я уж не говорю о генеральном прокуроре, тот просто сочтет меня сумасшедшей или круглой идиоткой. Я бы предпочла второе, но и это плохо кончится: меня отстранят от следствия, да и просто выгонят с работы. Ибо если уж Господь, крестный отец всей этой мафии, соткал свою паутину, то, уж конечно, обеспечил себе надежное прикрытие и верных помощников. Он опутал весь мир, так что мне деваться некуда.

– А почему вы доверились мне?

– Чтобы ты провел это расследование вместо меня.

– Я?!

– Заведи дело на Бога. И пока волосатик Терлетти со своими гончими псами вынюхивает и разыскивает какие-то жалкие человеческие улики, стань выше их, проведи следствие на должном уровне и докажи мне виновность Господа нашего!

Она пронзает меня яростным взглядом и, стукнув кулаком по столу, выносит безжалостный приговор:

– Потому что главный убийца – Бог!

Ночь залила помещения мраком. В этой мутной тьме я уже не узнаю ни столов, ни шкафов, ни кресел; все они выросли до угрожающих размеров. И только глазок камеры наблюдения по-прежнему мигает слабым голубоватым светом, стоит мне зевнуть или потянуться.

Я веду себя в редакции как опытный сквоттер – погасил все лампы и уменьшил яркость экрана, утомляющего мои воспаленные глаза.

Снаружи башенные часы глухо отбивают десять ударов; вслед за ними, с легким опозданием, раздается звон на колокольне Нотр-Дам-де-Рампар. Следователь Пуатрено и ее верный Мешен давно ушли.

Сидя перед ноутбуком, я смакую пахлаву и макрут – подношение Умм Кульсум, – облизывая после каждого куска липкие пальцы. Меня охватывает теплая, расслабляющая усталость; обжорство угрожает головной болью, но насытившееся тело все равно блаженствует.

Однако чем больше я набиваю желудок, тем упорнее разум требует своей пищи. Придя в смятение от пылких речей Пуатрено, я вновь пересмотрел содержимое ноутбука, и оно подтвердило ее подозрения. Повсюду говорит Бог. Повсюду Бог угрожает или вознаграждает. Повсюду Бог приказывает вершить самое худшее. Все, что казалось мне прежде чистой риторикой, фигурой речи, теперь выглядит до ужаса реальным. Террористы, которых я считал душевнобольными, на экране выглядят героическими воинами; портретная галерея шахидов напоминает пантеон святых.

Брезгливо отворачиваюсь от экрана и массирую шею: от долгого сидения перед ноутбуком у меня свело мускулы, щиплет веки. И воздуха не хватает.

Подчиняться… какая же в этом духовность? И почему вера требует от людей беспрекословного подчинения?

Разве не стоит хоть иногда воспротивиться приказу? Разве человек не должен отвергнуть Бога, толкающего его на преступление? Если Бог ведет себя не так, как Ему подобает, давайте укажем Ему на это и отвернемся от Него! Вот так мне хочется теперь думать… Но мой внутренний мир пришел в полное расстройство. Этой ночью в мою жизнь ворвался новый персонаж – Бог. Я не призывал Его, я Его не чтил. Его имя принадлежало к набору терминов, не имеющих никакого отношения к любой реальности; феи, черные дыры, ад, рай, чистилище – все это были отвлеченные и вполне безобидные слова. Какая ужасная ошибка! После моей беседы с Пуатрено Он возник передо мной с мечом в руке, с угрозой на устах, с яростью во взгляде, обуянный ненасытной злобой и жаждой победы или мщения.

Увы, все теперь изменилось. Он наводит на меня страх. Приводит в оцепенение. Подавляет своим неистовством, а не своей мудростью. Я задыхаюсь под Его гнетом.

Теперь мне до ужаса ясно, что Он процветал и царил всегда, всегда! И при этом действовал не тайком, а в открытую: в городах, под крышей церквей, храмов, синагог или мечетей; в именах, в поступках, во фразах, в убеждениях, в доктринах. Он управлял всем и вся, безразличный к моему ослеплению или глухоте. Он был уверен в себе.

Это открытие буквально раздавило меня, вышвырнуло из моего привычного мира и повергло в ужас. Теперь я сожалею о Боге моего атеизма, о том Боге, в которого я не верил, – добром Боженьке, щедром, ласковом, воплощении всего лучшего в человеке. Этот, теперешний Бог, с которым меня столкнули жуткие факты реальной действительности, несправедлив, пристрастен, агрессивен. Что́ я приобрел, познакомившись с Ним? Ничего. Ровно ничего – если не считать тоски, беспомощности, испуга, унижения, разве что они-то и знаменуют собой прогресс.

Нет, не ожидал я встретить такого Бога.

В идеальном мире Бог должен был выглядеть благосклонным; в нашем – Он оказался страшным. В идеальном мире я бы Его почитал, в нашем – я Его боюсь.

Удастся ли держать Его на расстоянии? Держаться от Него на расстоянии? Но кто это решает? Разве у меня есть такая власть?

Закрываю ноутбук и прячу его в отвисший карман плаща.

Меня нигде не ждут, моему сквоту далеко до комфортного помещения редакции, но я все-таки ухожу. Пегар не должен застать меня здесь завтра утром.

Выйдя на улицу, я с удивлением констатирую, что жизнь идет своим чередом, как ни в чем не бывало. Трое мальчишек весело переругиваются. Тучная дама наблюдает, как писает ее пудель. Мужчина лет тридцати, в полупальто и шелковом кашне, торопливо идет куда-то, разговаривая на ходу по телефону – наверно, с той, к которой спешит на свидание. Счастливцы! Им невдомек, что Бог подзуживает людей, толкает их на резню.

Ноги сами ведут меня к площади Карла Второго. У обочины шоссе притормаживает и едет рядом со мной патрульная машина; полицейские бдительно оглядывают меня из окна.

Я холодею от страха и молю Бога, чтобы они не остановились и не обыскали меня. К счастью, машина набирает скорость и едет инспектировать дальше – я их не заинтересовал. На сей раз серенькая внешность сыграла мне на руку.