Цветков не ограничился одной глупостью: он вытянул шею, вытянул губы, двумя руками взял Машу за локти, потянул к себе. Она же, сопротивляясь, отклонилась назад. Цветков сделал полушаг вперед, Маша – полушаг назад. Они словно исполняли какой-то танец. «Трам-та-та! Трам-та-та!» – пропела Лайза, басом захохотала, и тут же Цветков воспользовался моментом и коснулся губами Машиной щеки. Губы его были мягкими, влажными в меру, запах от него исходил мужественный, но несколько кисловатый. На касание Маша ответила улыбкой.

– Был бы благодарен, – Цветков отпустил Машу, чуть было не упавшую, отступил на полшага, церемонно наклонил голову, – если бы вы, Маша, с вашей подругой Лайзой посетили мой дом. У меня есть интереснейшая коллекция дисков. Современная музыка. Мне было бы очень приятно!

– Да, Маша, да! – Илья Петрович поднялся с бокалом в руках. – Алексей Андреевич уже спрашивал моего разрешения. Если ты не против…

– Спасибо за приглашение! – Маша подмигнула Лайзе. – Когда вы нас ждете?

– Да хоть сегодня! Сегодня! – Цветков колечком предложил Маше руку, довел ее до стола, усадил, вернулся на свое место. – Я ведь могу вас покинуть. Вскоре. Получил новое назначение. В одной очень красивой стране. Меня можно будет видеть на экране телевизора…

– Выпьем! – провозгласил Илья Петрович. – Выпьем!

Маша залпом осушила бокал, Илья Петрович – прежде ревностно контролировавший потребление Машей алкоголя – даже не посмотрел в ее сторону, а дал знак подавать, и обед начался.

Нино Баретти на сей раз был прост и традиционен, к тому же – начался охотничий сезон, и хотя сам Илья Петрович из-за обстоятельств последних дней пропустил первую охоту, его обычные соохотники – все тот же Захар Ионович, например, – прислали трофеи к генеральскому столу. В прежние времена Илья Петрович, быть может, и обиделся бы – как же! не сам подстрелил! – но теперь принял все с благодарностью, просил передать Захару Ионовичу и другим свою искреннюю признательность, уверения в совершенном своем расположении и приглашения посетить поместье в любое время, в любой час. Теперь же, оглядывая стол, Илья Петрович радовался не только обилию еды, но и тому, что друзей у него много, друзей влиятельных и важных.

Подавали закуски, суп с белыми грибами, но главным на столе была дичь: запеченные перепелки с соусом из лесных слив, зайчатина с пряными травами, рябчики с брусникой и клюквой, утка с тушеной капустой и вишневым пюре. Главным же для Нино были дикие голуби, фаршированные гречневой кашей со сморчками: их румяно-золотистые тушки так красиво лежали на большом темносинем блюде! Под закуски и суп пили мужчины водку, под дичь – вина Северной Италии, а также – мартини-асти. Цветков ухаживал и за Машей, и за Лайзой, выглядел полным душкой; Илья Петрович поглядывал на происходящее с мудрым выражением лица, но на душе его скребли кошки: по электронной почте пришло письмо с предупреждениями – мол, будешь меня преследовать, обнародую все документы, что нужно – отправлю в прокуратуру, что – в ФСБ и так далее. Сынок оказался непростым. Илья Петрович чувствовал от всего этого легкое жжение под сердцем, даже – тянуло левую руку. Да, все складывалось в сложную комбинацию, выход из которой, как ни крути, был один…

После обеда, сопровождаемые Шеломовым и получившим прощение Сашкой, Маша, Лайза и Цветков прошли на причал и сели в катер. Илья Петрович стоял на причале с незажженной сигарой, в видавшей виды плащ-палатке, его осунувшееся лицо выглядывало из-под капюшона, словно лицо тролля: нос казался увеличившимся, губы топорщились, были сиреневыми. Генерал и в самом деле чувствовал себя плохо. Маша даже сначала подошла к отцу, но тот недовольным жестом велел ей не нежничать.

Алексей же Андреевич, прежде несколько раз просивший Илью Петровича не опекать его слишком настойчиво, добился того, что в конце концов генерал оставил Сашку на причале. Так они отбыли: Шеломов на руле, Цветков, Маша и Лайза – лицом к ветру. Сашка стоял рядом с Ильей Петровичем и, не зная, что делать с дробовиком, вертел его из стороны в сторону. Это Илью Петровича раздражало, но послать Сашку куда следует у него не было сил. Илья Петрович смотрел на удаляющийся катер. Фигурка дочери уже была не видна. Илья Петрович думал, что теперь он – после того как дочь, его Машенька, его деточка, крошка, стала женщиной, – совсем одинок, что одиночество его, возможно, будет преодолено, когда Маша подарит ему внуков, но одна только мысль о том, что внуки эти, возможно, будут детьми Дударева, усиливала жжение под сердцем, утяжеляла левую руку.

Илья Петрович стоял на ветру, жевал кончик сигары и думал. Он думал о том, что Маша уже могла быть беременна, что в ней уже вполне мог развиваться крохотный пока еще зародыш – кто их там знает, предохранялись они или нет, нет скорее всего, ведь Шеломов тщательно осмотрел каюту швертбота, мусорный бак, окрестности поместья – никаких презервативов. Может, Дударев унес свое семя в кармане, ушел с ним в осеннюю мглу? Нет, они не предохранялись, иначе бы Машка была другой, тут видно сразу, она полна ощущением, этого не спрячешь, нет-нет, в ней что-то живет, чужое, враждебное, и – через девять месяцев – хоп-ля-ля!

Илья Петрович отобрал у Сашки дробовик и выстрелил в низкое небо. Одна надежда – Цветков не будет распускать нюни, ведь взрослый человек, полмира перетрахал, а тут… – Илья Петрович перезарядил дробовик и выстрелил еще раз. Небо ответило – легкая дождевая пыль сменилась крупными каплями. Илья Петрович, не глядя, бросил дробовик Сашке, крепко вбивая ноги в настил причала, пошел прочь. Он шел и не мог понять – что же произошло? почему все так изменилось? Прочная связь, скреплявшая его с дочерью, с Машей, разорвалась, он, любящий отец, ревниво оберегавший Машу от любых поползновений, теперь был рад поскорее избавиться от нее, сбыть с рук. Или все дело в осени, так быстро пришедшей осени? И Маша, уже сходя на берег, поддерживаемая под локоток Алексеем Андреевичем, думала о том же. Ей было жаль отца, но Маша чувствовала – у нее своя дорога, она уже ступила на нее, чем скорее она сделает новый шаг, тем будет лучше.

А Илья Петрович, сидя теперь в кабинете, мусолил кончик сигары и вспоминал, как давным-давно друг его бывший, покойный полковник Дударев, майором приехавший учиться в академию, воскресным днем возвращался из зоопарка, куда водил своего сына Ивана и Машу. Илья Петрович стоял на балконе, курил, смотрел на них. Если Маша попадала в ногу с Дударевым, то ее красные колготочки превращали майорские брюки в генеральские, с лампасами.

– А генералом стал я… – почти неслышно прошептал Илья Петрович и чиркнул спичкой.

Иван знал – место, где он скрывается, быстро обнаружат: разговор с Машей и пересылка нескольких файлов из ноутбука двутельного заняли слишком много времени, а против него ведь – по минимуму! – работали технари областных криминальных кланов, а также люди похожего на мистера Бина эфэсбэшника и люди нового милицейского подполковника, которому он бы заплатил, обязательно заплатил, да обстоятельства складывались немирным образом, совсем немирным. И все – профессионалы! Он теперь не мог пользоваться мобильным телефоном: его звонок с городского номера на Машин могли перехватить с легкостью. Иллюзия свободы электронных средств связи. Иллюзия того, что ты растворен среди миллионов таких же, как ты. Маленький, незаметный. А тебя видят, тебя прослеживают, тобой занимаются. Если захотят, то дадут побарахтаться, а потом, перед тем как другие, дуболомы, выломают дверь квартиры, секунда в секунду, следящие пришлют сообщение: «Встречай гостей, валенок!» – а я не валенок, это они – валенки, валенки с клавами, опутанные проводами, с антеннами и прочим дерьмом, я им не дамся, мне им даваться никак нельзя, много дел, слишком много!