только тихо, а я там встречу… За большим деревом. Только чтобы без шума, чтоб никто не видел. Я честная женщина.

– Непременно буду, – отвечал он, чувствуя горячую волну по всему телу, едва ли не дрожь.

– И не надо меня провожать, – сказала незнакомка и ушла.

Дворик, о котором она говорила, он знал. В глубине его стоял двухэтажный дом с мезонином и мансардой. А по обе стороны – каменные одноэтажные пристройки. Перед одной из них, слева, небольшой палисадник с кустами и большим тополем.

Денёк выдался пасмурный. Временами накрапывал дождь. Рано стемнело. Сергей зашёл в Елисеевский магазин на Тверской и купил конфет… Что ещё? Он был в замешательстве. Предвкушение свидания весь день мешало ему здраво размышлять. Купил швейцарского сыра и бутылку шампанского.

Двор был тёмен и тих. Возможно, здесь рано ложились спать, экономя керосин. В двухэтажном особняке в некоторых окнах горел свет. Он тихо прошёл мимо тополя и увидел калитку. При его приближении она тихонько приоткрылась.

Он вошел в палисадник. Здесь она (он так и не узнал её имени), прижимая палец к его губам, закрыла на две щеколды калитку, взяла его за руку и повела по небольшой дорожке к крыльцу. Одно окошко в домике было светлым; за двойной занавеской угадывалась керосиновая лампа на столе. Другие три окна были закрыты ставнями.

Крыльцо поскрипывало под их шагами. Дверь была приоткрыта. Они вошли в тёмную прихожую. Он оступился и задел то ли таз, то ли корыто. Замер. Она открыла дверь в комнату.

Помещение было просторное, заставленное мебелью разных стилей, словно театральным реквизитом. Лампа стояла на изящном ломберном столике у окна; рядом лежал толстый фолиант, по-видимому, Библия. В пространстве между окнами трюмо; у противоположной стены большое зеркало в резной оправе. Посредине комнаты тяжёлый дубовый стол. На нём небольшой самовар. Приятно пахло берёзовым дымком. Заварной чайник, сахарница, две большие чашки, на подносе пончики. Два венских стула.

– Садись, – негромко сказала она, указав на один из них. На ней был халат.

Он выложил провизию на стол. Для него вдруг пропало всё – стол, самовар, комната, лампа… Осталась только она. Он шагнул к ней. Она прильнула к нему, запрокинув голову для поцелуя. Он принялся целовать её нос, щеки, губы и уже не мог оторваться. Прижал её к себе, чувствуя под шелковым скользким халатом её грудь, живот, ногу, проникшую между его ног. У него перехватило дыхание, бешено колотилось сердце, а руки скользнули под халат…

– Ах, проказник, – выдохнула она, – в таком-то виде.

Он сообразил, что для начала надо бы сбросить пиджак. Она потянула его в соседнюю комнату, призрачно освещённую отражённым в большом зеркале светом лампы. Помогла ему раздеться, сбросила халатик, обнажив белое крепкое тело, и они рухнули на кровать.

– Тихо, тихо, – шептала она между сдавленными стонами, стиснув зубы. – Ещё… ещё… ещё… А-а-ах…

Отдышавшись после двух приступов страсти и немного успокоившись, они перешли к столу. Она не запахивала халат. Он, стесняясь своего естественного вида, накинул нижнюю рубашку, доходившую ему почти до колен.

Для шампанского она достала из буфета хрустальные фужеры. Выпили по два бокала. Первый он предложил:

– За любовь!

Второй:

– За счастливое знакомство… А я не знаю, как тебя зовут.

– Маруся, – ответила она и смутилась. – А тебя?

– Серж… Сергей… Ты здесь одна?

– Я тут раньше в марсанде жила.

– Где? – не понял он.

– Да тут вот, в марсанде.

Он не стал её поправлять. Понял: она жила в мансарде и, судя по всему, приехала в Москву из деревни, устроилась прислугой… Что произошло потом? Да какая разница? Видя в распахнутый халат её тело, он снова захотел её. Она, уловив это, спросила:

– Пойдем опять?

Они снова перешли в спальню…

Потом пили чай. Она сказала:

– Тебе пора.

– Ты что, кого-то ждешь?

– Никого не жду. Просто надо уходить.

– А если не уйду?

– Нельзя, Серёженька. Там за стеной свойственники… Пора тебе. До завтра. Так же приходи.

Вдруг в углу кто-то захрипел.

Сергей вздрогнул.

Раздались тихие мелодичные удары часов. Одиннадцать…

До сих пор он даже не слышал, что они тихонько постукивают и порой отбивают время. Ему казалось, что уже далеко за полночь.

8

На следующий день она вновь встретила его у калитки. И снова они после объятий бросились в кровать, и снова он не мог насытиться ею, а она шептала жарко: «Ещё… ещё… ещё… А-а-ах…»

Допили шампанское. Снова пошли в тёмную комнату и кувыркались на кровати, а он гладил, целовал, мял в своих руках её жаркое тело.

Часы просипели и пробили одиннадцать. Она снова стала его выпроваживать. Вдруг насторожилась:

– Тихо! Тсс-с…

В калитку трижды негромко постучали. По-видимому, вторично. Она шепнула, показав на спальню:

– Спрячься. Тихо.

Бросила ему вслед пиджак, ботинки, брюки. Метнулась к столику, где стояла лампа, и раскрыла Библию. Ловко сунула в буфет фужеры, бутылку, одну чашку. Вышла в сени со словами:

– Иду, иду… И кого ещё черти носят.

В тёмной комнате Сергей на всякий случай надел штаны и ботинки. Приготовился в случае необходимости нырнуть под кровать. Классический приём! Он даже усмехнулся, хотя был встревожен не на шутку.

Он слышал, как она вернулась. Кто-то грузными шагами шёл за ней.

– Что это вы, Егор Кузьмич, по ночам шатаетесь?

– Вот вышел покурить, – хрипловатый голос. – Сон не идёт… Старуха храпит… Гляжу, свет у тебя. К чему бы это? Стёпа велел присматривать.

– Да это я на ночь Библию читала. Уже ложиться собралась. Напугали меня, ей-богу. Чего тут присматривать? Нехорошо это – ночью врываться.

– А намедни, помнишь? Чай, говоришь, пила, студент политический забегал… Знаем таких политических, до баб охочих.

– Да бросьте вы, скажете тоже… Только уж Стёпе не говорите. А то подумает невесть что.

– А что у тебя в спальне-то?

– Кровать у меня в спальне, если не знаете. Вон, смотрите. – Она приоткрыла дверь, за которую встал Сергей. – Только нечего вам делать в нашей спальне, Егор Кузьмич. Шли бы лучше к себе спать от греха.

Голос её стал суровым. В ответ послышалось кряхтенье.

– Это верно, от греха. – Хриплый голос перешёл на прерывистый шёпот. – Ты, Маняша, не подумай чего… Христом Богом прошу, не подумай чего дурного… Сбрось халатик-то, а?

– Да вы что, Егор Кузьмич?! За кого меня принимаете? Я и закричать могу… Срам-то какой! Убирайтесь подобру-поздорову. Ишь, сладенького ему захотелось на старости лет!

– Ты что, Маня… Я ж взглянуть только, вот тебе крест… У меня ж не стоит, ты не боись… Я так только… Будь так любезна, не обидь…

– Ну