— О нет, — я даже смеюсь от нереальности ее идеи, — у нас с ним особая связь. То, что есть между нами называется только одним словом — ненависть. Между нами не может быть ничего, кроме ненависти.

— Но, когда вы сходитесь в воздухе молнии сверкают — такое бешенное напряжение, почти сексуальное, — я крайне удивлена услышать нечто подобное от скромницы Ирки. Куда пропала та тихоня, которая не может и рта раскрыть?

— Не говори чушь, — фыркаю я, нервно теребя подол джемпера, — повторяю, между нами нет ничего, кроме ненависти!

— Только любовь, — продолжает она меня троллить, чем вызывает бешеный взрыв огня в моей груди, — ненависть и ничего, кроме любви! — выдает она голосом, смакующим каждое произнесенное слово, чем душит остатки моего самообладания.

— Не неси чушь! — почти грубо прерываю ее я, — и вообще, мне идти нужно, препод ждет с исправленной работой.

— Вер, ну ты чего, я же пошутила! — тянет Ирка, но ее слова доносятся мне в спину, — Вер! Не обижайся! — кричит Ирка, но я делаю вид, что уже не слышу.

Она вывела меня из себя настолько, что кровь в жилах закипела и теперь жжет где-то под кожей. Я глубоко дышу, пытаясь потушить пожар в груди, но огонь — это стихия и так просто погасить его не получается. Не помогает и стакан воды, выпитый мною дома, и холодная вода, которой я умываю лицо. И лишь когда я позже отдаю Эдуарду Валентиновичу свою работу, немного забываюсь, и огонь отходит.

— Что ж, Воронова, почитаю, — он уже пережил дневное происшествие и выглядит совершенно спокойным, — надеюсь, тут сюрпризов не будет.

— Нет, Эдуард Валентинович, — покорно отвечаю я, припоминая, как трижды дома и трижды перед дверью препода проверила то, что находится в моей папке, — я еще раз прошу прощение за это недоразумение, но клянусь, что это не моя шутка.

— Да я уж тоже подумал об этом, — нехотя тянет мужчина, — ладно, будем считать, что никакую другую работу Вы мне не отдавали. Я ознакомлюсь, и завтра скажу Вам, что к чему, договорились?

Я только согласно закивала, чувствуя невероятное облегчение от того, что Эдуард Валентинович оказался достаточно рассудительным.

— До завтра, Эдуар Валентинович!

— До встречи, Воронова!

Из кабинета дипломного я выхожу в шестом часу вечера, чувствуя невероятную легкость и свободу. Однако усталость мгновенно накатывает, опускаясь на плечи тяжелой ношей, поэтому я не спеша плетусь по длинному пустому коридору, а где-то вдалеке слышу громкий смех и гулкие шаги студентов-вечерников, вероятно.

И если бы мне только знать, что всего лишь через десять секунд лицом к лицу столкнусь с Радецким, я бы непременно свернула куда-нибудь, или пошла в обратную сторону. Что можно сделать за десять секунд? Практически ничего, но всего десять секунд разделили мою жизнь на красноречивое «до» и «после».

После нашего столкновения на углу, объединяющем два коридора, Марк пришел в себя раньше.

— Ты! — протянул он и зловеще шагнул ко мне.

— Стоп! — я выставила ладонь, — даже не приближайся! Давай этот вечер проведем порознь! — я попыталась его обойти, но Радецкий грубо дернул меня за предплечье, вынуждая обернуться.

— Ты — маленькая дрянь! — шипит он мне в лицо, а я мельком успеваю уловить ярко-зеленое пятно, скрывающееся за воротом его водолазки, — твоих рук дело? — спрашивает он даже не уточняя.

— Не стану отпираться, — победоносно улыбаюсь я, прекрасно осознавая, о чем речь, — это я. Но давай признаем: ты это заслужил!

Я чувствую, как тиски сжимаются на моем плече.

— Пусти, мне больно! — всего мгновение мне требуется, что выдернуть руку из его захвата, — ты пошутил — я пошутила. Все закономерно, — тихо говорю я, разворачиваюсь, выдерживая его тяжелый взгляд так долго, как могу, и ухожу.

— Не так быстро! — меня снова дергает назад и на этот раз спиной я чувствую холодную и шершавую стену, в которую меня впечатывает Радецкий. Он нависает надо мной, как скала, но я не терплю такое отношение.

— Пусти сейчас же! Да что с тобой? Не смей меня трогать! — не знаю откуда во мне столько сил и храбрости, но я отталкиваю удивленного Марка, и вновь пытаюсь уйти.

И вновь он не позволяет, хватая за плечо и утаскивая в ближайший кабинет, толкает к парте и в мгновение усаживает на гладкую лакированную поверхность, успев устроиться между моих ног, перекрывая мне путь к бегству. На улице солнце подходит к горизонту, из-за чего в кабинете довольно мрачно, и лишь свет из коридора освещает комнату.

— Совсем с ума сошел? — уже не стесняясь, кричу я прямо в его наглое высокомерное лицо, — и что дальше сделаешь?

Я едва успела закончить, когда его губы нещадно обрушились на мои. Попыталась оттолкнуть, но руки он успел перехватить и нагло завести их за спину, сокращая разделяющее нас расстояние до пары миллиметров. В более незащищенном положении я, пожалуй, не была никогда, и во мне начала нарастать паника, подначиваемая непрошенными воспоминаниями. Внутри зажегся едва потушенный огонь, и я начала вырываться так сильно, как могла, но что можно противопоставить мне Радецкому с его спортивной комплекцией? Он справлялся с любой моей выходкой одним и тем же способом — целовал. Он целовал с напором, заставлял замолчать, смириться с происходящим, подавлял ту панику, которая зарождалась во мне, и взращивал новое чувство безумного удовольствия от каждого его прикосновения. Губы его переместились ниже сразу же, лишь только он почувствовал, что мой протест подавлен.

Его дыхание на моей шее вызывало волну холодящего трепета. В один момент я позволила себе излишне долго наслаждаться необычным для меня ощущением, мои руки каким-то образом застыли на плечах Марка не лаская, но и не отталкивая. Словно зависшее приложение я крайне далекой частью сознания пыталась произвести расчет происходящего. Тепло его губ и та бешеная энергия, которой я питалась в данный момент пересиливали во мне затухающее желание сопротивляться. Я, как ребенок, сидящий перед конфетой, которую запретили есть — уговариваю себя остановить безумие и в то же время лелею мысль, что если я поддамся искушению и просто попробую это лакосмтво, то никакого вреда не будет.

И я поддаюсь: мои руки оживают и оказываются на его лице. У Радецкого до одури мягкая кожа, которую не портит даже легкая щетина, я получаю порцию наслаждения лишь от того, что касаюсь его! Пальцы вплетаются в волосы на затылке, губы льнут к его губам, руки притягивают его ближе, и хочется притянуть еще сильнее, хотя кажется, что теснее уже и быть не может.

— Теперь ты никуда не денешься, — шепчет