он не разглядел правды, и в решающий миг, который не побоюсь назвать мигом исполнения судьбы, он сделал неверный выбор.

В фиасе Бога Высочайшего вызревал замысел поджечь храм Аполлона Простата и выдать за поджигателя именно эллина, образованного эллина. Уверен, что знали о замысле только высшие фиасоты. Аннахарсис жаждет полной власти над Танаисом и хочет использовать для своей цели смуту.

Чтобы осудить невинного человека, мало одних только вещественных доказательств: нужно заранее подготовить причины преступления. Трудно поверить в то, чтобы человек, всю жизнь отличавшийся благородством, образованностью и почитанием эллинской славы, сделался вдруг злодеем, поджигателем эллинского храма. Народ легко заподозрит коварный навет.

Аннахарсис позаботился и об этом. Здесь моих пояснений не потребуется: ты сам прекрасно помнишь внезапные слухи о том, что Аполлодор начал страдать лунной болезнью, порой бродит спящим по Городу, пугая ночную стражу, и однажды, зайдя в беспамятстве в храм Аполлона, повалил новую стелу, которая раскололась надвое. Стражу подкупили, стелу раскололи. "Плохая примета", - шептали потом по углам приспешники жреца. В фиасе Аполлодора усердно убеждали, что слухи раздувают люди твоего отца.

Я не могу раскрыть перед тобой, Аминт, все тайные ходы, предпринятые "отцом" фиаса с целью очернить имя моего друга, и объяснить тебе все тонкости тайного замысла: они остались мне не известны.

Меня погубило письмо Аполлодора, которое он передал мне накануне пожара.

В конце концов Аполлодор все же почуял неладное. Опасения стали терзать его душу. Он пришел ко мне и рассказал о своих отношениях с фиасом Высочайшего. Уходя, он оставил заранее написанное им письмо в городской совет с изложением того же рассказа. Оно кончалось такими словами: "Может статься, я совершил роковую ошибку и оказался игрушкой в руках врагов Города. Сегодня "отец" фиаса Бога Высочайшего сообщил мне, что пресбевт готовит поджог храма Аполлона Простата с тем, чтобы обвинить своих противников в распространении смуты и паники в Городе, а вслед за обвинением ужесточить тиранию и, устранив всю охрану Города, заменить ее многочисленными римскими постами. Это известие, по требованию Аннахарсиса, я должен хранить в строжайшей тайне. "Отец" фиаса призвал меня возглавить отряд верных людей и схватить поджигателей на месте преступления. Я дал ему слово не допустить поджога эллинской святыни. Однако никаких ясных доказательств кощунственного замысла пресбевта я не имею, и моими действиями будет руководить лишь данная совету фиаса Бога Высочайшего клятва исполнить все взятые на себя поручения "отца".

Сам Аполлодор взял с меня клятву бережно хранить письмо и обнародовать его только в том случае, если он при неясных обстоятельствах лишится жизни, а имя его будет очернено.

Письмо исчезло из моего дома в ночь поджога. Вероятно, за Аполлодором следили, и, когда мы с дочерью, услышав шум огня и крики, выскочили вместе со слугами на площадь, люди Аннахарсиса проникли в мой дом и сделали тайный обыск.

Подробности роковой ночи тебе известны. Люди фиаса умело обставили поджог и, заманив Аполлодора в храм, весьма искусно изобразили его в роли поджигателя. Хворост, пропитанный нефтью, занялся в одно мгновение. "Отряд верных людей" оказался сбором "случайных прохожих", среди которых, конечно же, нашелся германец Гуллаф, бывший гладиатор, а ныне расхваленный фиасом гений-хранитель Города. "Прохожие" в ярости не сдержали себя и побили "поджигателя" камнями. Можно лишь удивляться, откуда столько крупных камней попалось в сумраке посреди чистой мостовой. Думаю, Аполлодор был убит первым же камнем, брошенным рукой умелого метателя и размозжившим ему затылок. Слух родился мгновенно. Еще до рассвета им, как сквозняком, продуло уши перепуганных танаисцев: после нескольких пасмурных ночей Аполлодор впервые увидел ясную нарастающую луну, и рассудок его помутился.

Слух - слишком удивительный и зловещий, чтобы ему не поддаться. У наших торговцев скучная жизнь, и они падки на любое, самое невероятное известие, только бы от него захватило дух.

Фиас Бога Высочайшего приложил все усилия, чтобы оправдать "невольных убийц".

Знай правду, Аминт. Небеса подсказывают мне, что ты - ее избранник. Семя правды прорастет в твоем сердце и даст колос, которым, быть может, насытится целый народ.

В последние ночи мой сон тяжел. Меня терзают видения: охваченные огнем храмы и магистраты. Из века в век протянется цепь пожаров, возвещающих смуту, предательство и, может статься, падение целых народов и империй.

С той роковой ночи еще одно имя всегда приходит мне на память в паре с именем Аполлодора. Словно Диоскуры, всегда вместе восходят они в моей памяти. Первое имя: Аполлодор. Второе: Герострат. Герострат - поджигатель храма Артемиды во веки веков проклятый всей Элладой эллин из Эфеса. Он ли был действительным злодеем и поджигателем? Кто ныне не удивится моему сомнению, кто не ответит мне обидным упреком на мой вопрос? Но я, знающий судьбу Аполлодора, я сомневаюсь в том, что мы знаем правду о Герострате. Уже пять веков его имя служит в царстве живых живым именем позора и бесчестья. Вполне допускаю, что он заслужил позор по праву, но если его судьба повторена ныне судьбой Аполлодора, кто сумеет раскрыть людям глаза, кто возместит в Аиде душе Герострата все ее страдания? Кто восстановит справедливость?

Вот какая мысль, подобно червю, точит мое сердце. Мучительно мне сознавать свою слабость, мучительно понимать, что оказался в стороне и, боясь за жизнь дочери, не рискую постоять за имя убитого друга.

Одна надежда утешает меня: я уповаю на честность и решительность Эвмара и на это письмо к тебе. Молюсь богам, чтобы письмо достигло тебя и помогло делу. Молюсь за счастье и здоровье твое и твоих детей. Ты один в Танаисе, к кому тянется от моего сердца нить, подобная той, что владела Ариадна. Будь достоин славы и замыслов своего отца. И, прошу тебя, вспоминай изредка старика Деметрия. Твоя память облегчит тяжкие странствия его души.

ХАОС

Издали словно прозрачные, словно из воска, крепостные стены Города трепетали в жарком, полуденном безветрии. Казалось, в один миг растечется нагретый воск - и Города вдруг не станет. Вместе со стенами трепетали вдали вереницы малых курганов к востоку от Города, сбившиеся в кучу повозки у торга, скот в загонах и - на всю широту взгляда - мутная белесая пелена между степью и небом. Трепетало все, что видел перед собой дальше одного стадия одинокий всадник на высоком, аравийской крови, жеребце.

От сильного встречного света всадник щурился, напрягая запыленные брови и веки, и вместе с конем отчаянно встряхивал головой, отгоняя бьющих прямо в глаза слепней.

Наконец, не вытерпев укусов, конь подался назад и,