насчитывали в 1764 году около 65 тысяч человек по всей империи. К 1774 году их численность достигла почти 90 тысяч, но к 1800 году упала до 77 500[290]. По мере того как Российская империя расширялась на юг и восток, «линии» становились все длиннее, а также добавлялись новые. В 1731 году была создана так называемая Царицынская сторожевая линия, связавшая Дон и Волгу, и для ее охраны с Дона было переселено 500 казаков. После башкирских восстаний 1730-х годов появилась новая линия – от Самары на левом берегу Средней Волги (там, где река поворачивает на восток[291]) до Яика. Там разместили 200 казаков, а к 1840 году на линии проживало уже 16 тысяч человек (мужчин и женщин). Эти укрепления были устроены для защиты от «других» жителей Поволжья: татар на Средней Волге; калмыков на юге; ногайцев и киргизов на востоке.

В 1737 году для охраны города было основано астраханское казачье войско, доходившее до крепости Черный Яр к югу от Царицына. Сначала войско было небольшим, но в 1760-е годы значительно увеличилось, и к 1770 году в Астрахани было расквартировано уже шесть полков казаков и татар. Набегов все еще страшились, и калмыков в городе не размещали, поскольку, по словам одного британского путешественника, «калмыкам не очень доверяют, особенно в Астрахани»[292]. Гарнизон был настолько силен, что Пугачев предпочел его обойти и разумно сосредоточиться на атаке хуже укрепленных крепостей. В 1830-е годы астраханское казачество насчитывало более 18 тысяч человек[293]. Гарнизон Саратова после восстания Разина тоже укрепили, но это не спасло город, который сдался Пугачеву без боя. Неудивительно, что Пугачев обходил стороной крупные и хорошо укрепленные крепости вроде Яицкого городка, но легко брал небольшие отдаленные крепости. В «Капитанской дочке» Пушкина – повести о пугачевском бунте, написанной в 1836 году, – герой прибывает в дальний гарнизон и поражается тому, что видит:

«Я глядел во все стороны, ожидая увидеть грозные бастионы, башни и вал; но ничего не видал, кроме деревушки, окруженной бревенчатым забором. С одной стороны стояли три или четыре скирда сена, полузанесенные снегом; с другой – скривившаяся мельница, с лубочными крыльями, лениво опущенными. «Где же крепость?» – спросил я с удивлением. «Да вот она», – отвечал ямщик, указывая на деревушку, и с этим словом мы в нее въехали»[294].

Расширение гарнизонных войск увеличило и возможности Российской империи по контролю границы по Волге. Кроме того, теперь эти войска могли лучше оборонять города от мятежников и быстрее мобилизоваться на подавление восстаний в городах, селах и на заводах Поволжья. Конечно, это не значило, что теперь рубежные земли были полностью безопасны, а противники усмирены. Расстояния, на которые простирались «линии», были просто слишком велики, чтобы их можно было адекватно охранять. Даже гарнизоны крупнейших крепостей не особенно впечатляли. Путешественник Джордж Фостер писал, что гарнизон Астрахани в начале XIX века состоял из «примерно полутора тысяч человек, больше напоминавших ополчение, чем регулярные войска, и явно лишенных какой-либо военной дисциплины»[295]. И действительно, гарнизонную службу часто несли пожилые и физически малопригодные воины. Она была своего рода пособием для старых солдат, которым некуда больше было податься. Гарнизонные документы, которые попадали мне в руки, свидетельствуют о значительном количестве солдат старше 60 лет, а некоторым было даже за 70! Другие пожилые солдаты на старости лет женились на местных уроженках (нередко нерусского происхождения), тем самым часто заводя вторую семью[296]. Гарнизоны были лучшим вариантом в стране, где не было домов инвалидов для солдат на пенсии: в конце XVIII века в Москве многие ветераны попросту побирались. Гарнизонные войска, таким образом, были надежнее и многочисленнее, чем во время казачьих восстаний, но сами по себе не могли обеспечить стабильность на Средней и Нижней Волге.

Нельзя было ожидать от регулярной армии и гарнизонных служб и прекращения волжского пиратства, о котором говорилось в прошлой главе. Саму Астрахань защищала Каспийская флотилия, учрежденная Петром I в 1722 году для Персидской кампании 1722–1723 годов. В 1750 году эта маленькая флотилия состояла из трех кораблей с матросами[297]. Пугачевское восстание, однако, обнажило слабость государственного контроля над рекой, а немногочисленные корабли, которые все же защищали волжские города, были захвачены пугачевцами. Силы речной обороны были учреждены только Павлом I (годы правления 1796–1801) в 1797 году. Он приказал построить девять вооруженных гребных судов: три должны были курсировать между Астраханью и Царицыном, три – между Царицыном и Казанью и еще три – от Казани выше по течению. В 1800 году число этих заградительных судов увеличилось до 12, но все равно этого было недостаточно, чтобы контролировать все среднее и нижнее течение Волги[298]. В начале XIX века ответственность за постройку заградительных судов частично была возложена на сами волжские города.

Однако шайки разбойников продолжали орудовать на Волге. В 1820-е годы путешествовавших по реке в Астрахань предупреждали, что нужно брать с собой пистолеты из-за угроз со стороны воров и бандитов[299]. В 1821 году правительство получило отчет о разбое «в нижнем течении Волги, от Костромы до Астрахани, особенно в Казанской и Нижегородской губерниях»[300]. В 1829 году Николай I подошел к вопросу более серьезно и издал особые распоряжения о защите главных рек, в том числе Волги и некоторых ее притоков – например, Камы и Оки. Например, он приказал разместить в Казани 18 судов с 90 солдатами и 9 офицерами для защиты от речных пиратов. У офицеров были значительные официальные полномочия: они могли пытать пойманных разбойников, бить их кнутом или прогонять сквозь строй. В результате к 1850-м годам опасностей на Волге стало гораздо меньше. К этому времени разбойники стали значительно меньше угрожать торговле, что позволило развить и речной туризм[301].

Российское государство в конце XVIII века расширяло свое присутствие на Волге, не только увеличивая количество солдат, но и назначая больше правительственных чиновников. Пугачевское восстание обнажило тот факт, что управляется Россия плохо и недостаточно. Пугачев получил поддержку во многом благодаря осуждению коррумпированных чиновников, в том числе судей-лихоимцев. Губернаторы в волжских городах не смогли защитить ни города, ни села от пугачевцев и их пропаганды. По мнению Екатерины II, первоначальный успех восстания был связан со «слабостью, ленью, нерадением о должностях своих, праздностью, ссорами, несогласием, лихоимством, притеснением и неправосудием частных правителей»[302]. Не то чтобы российское правительство до восстания не догадывалось о недостатках губернского руководства. Одним из первых деяний Екатерины II после восшествия на престол стал созыв большой Уложенной комиссии, состоявшей из представителей со всей России (142 депутата от дворян, около 200 представителей государственных крестьян и других общественных групп, в том числе 44 от казаков и 54 от нерусских народов)[303]. Выборы представителей проходили довольно хаотично: например, Астрахань и Саратов послали по пять человек, а Казань – всего двоих (одного русского