– Да почему ты так уверена, что меня волнует чужое мнение?

– Потому что когда-нибудь…

– Никогда. Ни потом, ни сейчас.

– Ты говоришь под влиянием момента. Но разве ты можешь поручиться за свои будущие ощущения? Поверь, Оушен, придет время, когда тебе станет не все равно.

– Может, я сам за себя решу?

Я продолжала качать головой. Взглянуть на Оушена не решалась.

– Послушай, Ширин.

Он взял мои руки в свои – и только тогда я осознала, как они дрожат. Наверное, с самого начала у меня была эта противная дрожь, и он видел! Оушен сжал мои пальцы. И притянул меня к себе. Сердце совсем ошалело.

– Послушай меня. Поверь мне. Я плевал и плевать буду на чужое мнение. Мне параллельно, поняла?

– Нет, не параллельно. Это только так кажется. На самом деле – нет.

– Откуда у тебя такая уверенность?

– Из личного опыта. Я сама повторяю, что мне плевать на других. Что меня их отношение не волнует. Что отморозков с их тупыми замечаниями я в гробу видала. Но это неправда. – Вот и высказалась. В глазах отчаянно защипало. – Будь это правдой, Оушен, я бы так не расстраивалась. Я бы не бесилась. Бешусь – значит, я слабая. Вот логически рассудить: какие могут быть обиды? Городской сумасшедший, распоследний бомж, вопит мне вслед: «Проваливай отсюда, террористка!» Мне бы мимо ушей пропустить – а я трястись начинаю. Каждый раз! Каждый раз будто хлыстом бьют! Только в последнее время боль чуть быстрее проходит. – Я сделала паузу и продолжила: – Где тебе знать, каково это? Ты мою жизнь в деталях не представляешь, ты не представляешь, на что подпишешься, если решишь быть со мной. А ведь ты, Оушен, в таком случае будто в другой лагерь переметнешься. Причем открыто. Сам себя сделаешь мишенью. Подумай об этом! Вот ты живешь в счастливом, удобном мире, а если…

– В счастливом? В удобном? – перебил Оушен. – Как бы не так! – Глаза его вдруг сверкнули, он заговорил со страстью: – Если моя жизнь считается счастливой, значит, в мире полный хаос! Раньше я думал, что не полный. Теперь понятно. Я, Ширин, чтобы ты знала, совсем не считаю себя счастливым. И я не хочу уподобиться своим родителям – ни судьбой, ни характером. Все остальные, кого я знаю, тоже, кстати, на образец для подражания не тянут. Мне чего-то своего нужно. И я сам буду выбирать, как жить и с кем.

Я слов не находила – только в упор смотрела на Оушена, только слушала, саундтреком к его тираде, собственное отчаянное сердцебиение.

– Ты вот из-за чужого мнения переживаешь. Я понимаю. А мне самому фиолетово.

– Оушен, – пролепетала я. – Прошу тебя…

Он по-прежнему не выпускал моих рук, он казался надежным, будто скала, и гиперреальным. Вот как ему сказать, что я решения ни на йоту не изменила, как попросить замолчать – не то у меня сердце разорвется?

– Пожалуйста, Ширин, не делай этого. Не отказывайся от меня из-за страха перед кучкой тупых расистов. Вот если я сам тебе противен – тогда уходи. Скажи, что я придурок, что я урод – и то не так обидно будет.

– Ты замечательный, – прошептала я.

Он вздохнул. Потупил взгляд и констатировал:

– От этого не легче.

– А еще у тебя очень красивые глаза.

Оушен резко поднял голову.

– Ты действительно так думаешь?

Я кивнула.

Тогда он рассмеялся. Тихо, нежно. Прижал мои ладони к своей груди. К мускулам, за которыми ухало сердце. Такой он был жаркий, что у меня голова закружилась.

– Ширин.

Снова – глаза в глаза.

– Ты ничего не хочешь мне сказать – в смысле, ничего оскорбительного? Такого, чтобы я к тебе хоть чуточку охладел?

Я покачала головой.

– Оушен, прости меня. За все.

– Я одного не пойму: откуда у тебя такая уверенность? Ну, что ничего не выйдет. Что наши отношения добром не кончатся и так далее. – Глаза у него снова погрустнели. – Может, все-таки попробуем?

– Незачем пробовать. Все заранее известно.

– Ничего не известно.

– Ты ошибаешься. Я наше будущее как на ладони вижу.

– Это тебе так кажется. Не можешь ты, Ширин, ничего заранее знать.

– Могу. Потому что…

И он поцеловал меня.

Поцелуй был не такой, о каких я читала. Не просто чмок, мягкое и мимолетное прикосновение чужих губ к твоим. Нет, он вызвал самую настоящую эйфорию – вся телесная деятельность свелась к дыханию и сердцебиению, причем и они стали неразделимы. Я не так поцелуи представляла. Поцелуй Оушена оказался лучше моих фантазий, точнее, лучше всего, что со мной до сих пор происходило. Раньше я никогда не целовалась, но откуда-то знала, что и как нужно делать. Я растворилась в поцелуе, растворилась в Оушене. Он раздвинул мои губы – это было восхитительно, потому что там, внутри, оказались сладость и тепло, и в них я бросилась с головой. Вжатая в дверцу машины, я запустила пальцы в шевелюру Оушена, забыла обо всем. Думала только: вот оно, вот оно; и, когда Оушен оторвался от моего рта, чтобы сделать вдох, я оцепенела, осознав: нет, невозможно, это невозможно. Оушен приник лбом к моему лбу, выдохнул: «О!» и «Боже!», и я решила – теперь все; но он снова взялся целовать меня.

В отдалении зазвенел звонок, словно первый звук от сотворения мира.

Тогда-то разум ко мне и вернулся.

Дребезжание звонка проехалось по нервам.

Я отпрянула. Взгляд у меня, наверное, был безумный. Я задышала в усиленном режиме, будто дайвер, который слишком долго просидел под водой.

– Боже! – повторяла я между выдохами. – Боже, Оушен…

Он приник к моим губам.

Я словно утонула.

Наконец наши губы разомкнулись. Мы оба еле дышали. Оушен, глядя на меня в упор, чуть слышно произнес «Очуметь», а я зачастила:

– Мне надо идти. Мне надо идти.

Он, казалось, еще не вполне очнулся, я этим воспользовалась, схватила рюкзак – и тогда Оушен расширил глаза, вздрогнул и попросил:

– Останься.

– Не могу. Звонок. Мне надо в класс.

Это была ложь, о появлении в классе и речи не шло. Я просто трусила. Я пыталась сбежать. Нащупала дверную ручку, распахнула дверь, когда услышала:

– Подожди!.. Давай просто будем друзьями, ладно?

С этой фразой я выскочила прежде, чем Оушен успел снова меня поцеловать.

Я оглянулась – всего один раз. Оушен, потрясенный, уязвленный, смотрел мне вслед.

Своим согласием на откровенный разговор я только усугубила ситуацию.

На биологию я не пошла.

Опыты с кошачьим трупом закончились, мы теперь просто читали учебник, ожидая новой лабораторной работы. Но и сидеть над учебником, когда Оушен так близко, было выше моих сил. Очутиться рядом с Оушеном почти сразу после поцелуев в машине казалось ужасно. Нет, пусть все уляжется. Пусть пройдет время. Пусть исчезнет это ощущение – будто мое тело вылеплено исключительно из нервов, будто мышцы и кости кто-то удалил, чтобы освободить пространство для нового чувства.