Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Событие тридцать четвёртое
Стресс появляется оттого, что вы, зная как поступить правильно, делаете наоборот.
Ларри Уингет
В кабинете было жарко. Окна… Два больших окна выходили на юг, и солнце, решившее поздравить всех причастных и непричастных к Советской Армии, с праздником, воспользовалось отсутствием штор в кабинете прокурора Красногорского района и подняло там температуру.
Эх, если бы только солнце. Сам Владимир Сергеевич Трофимов — и.о. Прокурора района поднял её не меньше. Минут пять он «высказывал» всем сидящим за длинным столом, что он думает об их методах розыска преступников. Высказывал громко и страстно с грохоньем пудовыми кулаками по столу и рычанием.
Понять товарища Трофимова можно было. Почти в тех же выражениях булькал в трубку час назад заместитель прокурора Московской области товарищ Игнатенко. К счастью, Владимира Сергеевича, телефоны, передающие слюну на расстоянии, ещё только пытались изобрести, и слюна в ухо Трофимова не долетала. Вот только ухо прокурорское менее влажное от того не стало. Оно вспотело… вспотело вместе с и.о. прокурора. Кстати, Игнатенко не забыл напомнить мокрому уху, что его обладатель — это самое и.о., и надо тому ещё постараться лишиться буковок, а то ведь вместо буковок можно лишиться вот этого тёплого кабинета.
Трофимов и без подсказки сверху понимал, что три труппа на дороге — это до хрена, ну, в Москве другое немного слово подобрал его начальник. Это бля, Чикаго, а не Подмосковье.
— Так, товарищ Государственный Советник юстиции 3 класса, они не наши. Убитые идентифицированы. Они жители Москвы.
— На твоей территории произошло, и не виляй там хвостом! Три дня тебе. Устроили там бардак. Всё, утром в девять доклад по телефону.
Следователь прокуратуры Красногорского района Максим Иванович Удальцов, который и вёл расследование этого непонятного преступления, сидел, вжав голову в плечи, и тоже обильно потел, поднимая и без того высокую температуру в кабинете.
— Капитан Крайнов, — Трофимов прекратил кричать и тюкать кулаками по столу и повернулся всей своей грузной почти двухметровой фигурой к зам начальнику угро района, — что дал опрос родственников убитых?
— Выявлено пять человек, которые могли быть… Мог быть… Тьфу. Один из этих пятерых мог быть тем третьим, что убил подельников. Вот фамилии и предполагаемые адреса. Сейчас оперативники вместе с участковыми опрашивают соседей. Двое — третий и пятый в списке, двоюродные братья Мурзины задержаны. Остальных ищем. Все осложняется тем, что это Москва. Чужая территория. Участковые чужие. Работают лишь бы от них отстали. Эх, передать бы дело в область…
— Так и будет, только вместе с нашими погонами, — вспылил опять Владимир Сергеевич. — Слушайте, вот вас тут восемь человек, скажите мне — дураку, почему деньги не взяли? Если это ограбление, если никто преступления не видел, то зачем этот третий бросил деньги и машину и куда-то исчез? Собака что-то дала?
— Никак нет, товарищ прокурор, — Крайнов развёл руками. Собака никуда не пошла. Там столько натоптали. Опрошены водители двух рейсовых автобусов, что в предполагаемое время проезжали по трасе. В районе своротки на Гольево никого не заметили.
— И куда он делся этот третий. И, блин тёщин, какого чёрта он деньги не взял? Что по пулям и оружию?
— Пистолет Макарова, в картотеке не значится.
— Все три пули из одного пистолета?
— Никак нет…М… Неизвестно, точнее… М…
— Чего ты мычишь капитан? — не выдержал Трофимов.
— Очередная странность в этом деле. Третью пулю кто-то извлёк из сиденья буханки. — Собрался с силами капитан.
— Мать вашу, Родину нашу! — подскочил и.о. прокурора, — Почему раньше не доложили?
— Только перед совещанием криминалист отчёт прислал.
— Слушайте… Это ведь говорит, о том, что, скорее всего, пистолета было два и один из них мог быть в картотеке баллистической.
— Скорее всего, — подтвердил следователь Удальцов.
— Скорее… Скорее искать надо. Мне три дня дали там, — Трофимов ткнул пальцем в потолок. Время пошло. Заберите к чёртовой матери всех наших участковых и оперов для поквартирного обхода в Москве. Автобус я выбью у Райисполкома. Сегодня в два часа народ собирайте к зданию прокуратуры. Я с вами поеду. Попробую и в Москве дополнительные силы добыть. Все свободны.
Глава 13
Событие тридцать пятое
Тот, кто переводит бабушек через дорогу, заслуживает того, чтобы бабки у него не переводились.
Ашот Наданян
В Красногорске Левин пожалел, что выбрал электричку в качестве транспортного средства. Стоило плюнуть на ерунду такую, как жадность и побежать не за электричкой, а на стоянку такси. Таким способом оказаться в Гольево можно было на пару часов раньше. Мало того, что электричка ехала медленно, кланяясь каждому столбу, и из тамбура распространялся по вагону противный табачный запах, который конкретно Владимира Ильича, ни разу в жизни не курившего, раздражал, так она ещё и приходила на железнодорожный вокзал, а автобус до Гольево уходил с автовокзала, который был на приличном расстоянии от первого.
В будущем бы на вокзале стояло десять — пятнадцать машин, изображающих из себя такси, от старой девятки или Калины, до чуть покоцанных Мерсов, а тут была всего одна Волга с шашечками, которую бойкая тётка с двумя детьми успела захватить раньше Костика. Как всякий оптимист неадекватный, Владимир Ильич простоял на стоянке такси чуть не двадцать минут, время легко было определить по большим электронным часам на здание вокзала, и не дождавшись «шашечек», серебряный призёр Чемпиона СССР и член сборной СССР по самбо, решил идти на автовокзал пешком.
Дорогу ему подсказали, махнув рукой синхронно две смешливые школьницы с сумками, чем-то заполненными, не иначе спешили в школу, парней из класса одаривать. Двадцать третье февраля как-никак. «Через три поворота направо», пискнула, та, что повыше и показала чуть кривоватые зубы. Нда, брекеты ещё никто не ставит, а от родителей голливудские улыбки не всем достаются.
Левин свернул и оказался напротив здания милиции. Мог бы и мимо пройти, но что-то прям как на верёвке потащило к стенду «Их разыскивает милиция».
— Ну и рожи! — у стенда стоял мужик в телаге… с запашком специфическим. Уж не из вытрезвителя ли только отправили восвояси⁈
— Неча на зеркало пенять, — про себя усмехнулся Левин и тут его взгляд уперся в единственный женский портрет. Точнее, даже не в сам портрет, а надпись под ним: