Аликс из окон своих апартаментов следила за торжественной церемонией. Страх придавал ее печальному выражению налет священнодействия. Лошади в черных попонах, тащившие катафалк, подхалимская угодливость важных вельмож, вежливое, почти безразличное отношение царской семьи, которая становилась сейчас и ее семьей, склонившей голову перед прахом Александра III, производили должное впечатление на молодую принцессу. Ее жених уже не был очаровательным принцем. Он вдруг стал императором, отцом-батюшкой страны со ста восьмидесятые миллионами обитателей, которые были готовы теперь упасть перед ним на колени, растянуться ниц, чтобы выразить ему свое повиновение.

Могла ли она помочь ему, помочь ему своей пылкой любовью к нему, призывавшей ее к действиям? Столь стремительное превращение из неизвестной маленькой немецкой аристократки в великую княгиню, а потом и в императрицу, вызывало у нее головокружение.

Множество свидетелей, которые близко подходили к ней, обвиняли ее только в холодности, в безразличии! Но почему никто из них не думал, что вот эта погребальная помпа, которой оказывали почести усопшему императору, не могла не произвести на нее сильного впечатления?

Сколько же пустоты, тщеты во всех этих церемониях! Она, несомненно, предпочла бы всем этим бездушным, заученным, как у автоматов, поклонам, свое одиночество, как и всем этим придворным, которые теперь утрачивали перед ней дар речи. Убранные в погребальный черный наряд парк и Ливадийский дворец заставляли ее нисколько не доверять всем этим людям, которые подходили к ней, чтобы сделать дежурный, требуемый этикетом книксен. Давным-давно представление о смерти занимало слишком значительное место в ее детских размышлениях, и оно заставляло требовать стыдливого, почтительного к себе отношения. А тут она приходила в ужас от всех этих кривляний, от повседневных привычных жестов, будто труп, который всех их здесь сейчас собрал, был не трупом человека, а какого-то животного; она в эту минуту испытывала определенное величие, благодаря своему новому высокому рангу, но и тщету всех этих обязанностей, которые не воспринимало ее сердце.

Принесенная совсем недавно ею жертва, смена религии, нисколько не усиливали ее религиозного усердия в отношении Господа, которому она не переставала молиться.

Она не могла проявлять такое отношение, произносить такие фразы, которые диктовались лишь какими-то обстоятельствами. Если такое можно было рассматривать как изъян, то от него, этого недостатка, совсем не страдали все эти люди, и она, обращаясь к молитве, просила Господа покончить с пресным безразличием всех этих персонажей, которые безликой чередой проходили перед ней.

Мария Федоровна в своих траурных просторных одеждах не оставляла ее ни на минуту вне своего поля зрения. Она следила и за поведением сына, и еще более требовательным, более властным тоном говорила своим своякам:

— Нужно немедленно переходить к брачной церемонии…

Эта неисправимая кокетка, давая такие рекомендации родственникам, явно рассчитывала лишить желанного блеска обряд бракосочетания своего сына, принизить, слишком не выпячивать свою невестку.

Однако, четверо братьев Александра III были против этого, против бракосочетания, проведенного здесь, в Ливадии, в узком кругу. Они единодушно выразили свое мнение, что бракосочетание их племянника неожиданно ставшего императором, — общенациональное, важное событие, и привилегия отмечать его должна быть предоставлена столице.

Николай записывал в своем дневнике:

«Дорогого папу в гробу перенесли в большую церковь… Гроб казаки несли на руках. Все вернулись в опустевший дом морально разбитыми. Тяжелое испытание послал нам всем Господь».

…Обитый фиолетовым шелком гроб с телом Александра III был перевезен из Ливадии в Севастополь, где его уже ждал траурный поезд, чтобы везти его дальше в Санкт-Петербург.

И днем, и ночью поезд неспешно катил на север через украинские равнины; толпы крестьян стояли вдоль железной дороги, чтобы проводить усопшего царя в последний путь. Аликс трогала их верность правителю. Она теперь мысленно укреплялась в своей миссии: сделать своего мужа хорошим государем для своего народа.

В больших городах, таких как Харьков, Курск, Орел и Тула, поезд останавливался, и там жители всех этих губерний приходили, чтобы принять участия в панихидах, устраиваемых прямо на вокзалах в присутствии городской знати и чиновников.

В Москве гроб установили на катафалк представители военной и религиозной власти и привезли его в Кремль.

Все увереннее наступала осень и низкие ноябрьские тучи неслись по серому небу; острые, как иголки, ледышки снега больно вонзались в лица москвичей, заполонивших все улицы, чтобы проститься с царем. Аликс мысленно оставалась со всеми этими незнакомыми ей людьми, будущими подданными ее мужа, которые демонстрировали такую сильную любовь к новому монарху, что ей было очень, конечно приятно.

По пути в Кремль траурная процессия останавливалась, чтобы отслужить литургию на папертях десяти самых больших в Москве церквей. Церковное пение убаюкивало Аликс, и она чувствовала себя гораздо лучше в своем одиночестве. Никто не заставлял ее открывать рта, чтобы произносить те же банальные пустяки, на которые было так гораздо все окружение Николая.

В Кремле всю ночь проходила траурная панихида с молитвами, прихожане оказывали усопшему монарху свои последние почести.

Наконец императорский поезд прибыл в Санкт-Петербург. Красные с золотым придворные кареты, обитые черным крепом, ожидали своих пассажиров. Четыре долгих часа кортеж медленно продвигался через весь город к собору Петропавловской крепости, где находится усыпальница русских царей дома Романовых.

— Грязный, серый день, больше похожий на ночь, едва освещал городские улицы, покрытые черноватым талым снегом.

Жених посоветовал Аликс стараться не прятаться от взглядов толпы в своей карете, которая следовала за каретами всей семьи.

Над украшенным трауром городом висела тяжелая, гнетущая тишина. По приказу Николая все окна в домах по Невскому проспекту были закрыты, а многочисленные фонарные столбы, завернутые в траурный креп, придавали этому медленно идущему кортежу какой-то особый печальный вид, как будто какие-то высокие призраки склонились над головами скорбящих людей… Аликс, повинуясь требованию мужа, сидела у окна кареты. Люди в молчавшей толпе старались увидеть свою новую императрицу. Всем так хотелось получше ее разглядеть, увидеть ее лицо. На одном из перекрестков стояла толпа старух, и когда ее карета проезжала мимо, все они стали креститься, а одна, качая головой, прошептала; «Вот, посмотрите на нее! Привезла нам гроб с собой».

Можно было, конечно, не придавать особого значения таким замечаниям, но все равно они указывали на определенное бытующее мнение и не могли не сказываться на ее репутации.

От справедливости князей много не потребуешь, чего же требовать от простого народа?

С первых дней своего пребывания в России Александра Федоровна станет жертвой несправедливости, которая обычно идет рука об руку с людской глупостью.