Лади буркнула:

– А сострадание-то здесь при чем?

Берти резко опустился на корточки у нее за спиной и, качнувшись вперед, зашептал в самое ухо:

– При том, что мне как-то грустно, когда новенькая студентка спрашивает всех лекторов подряд об одной и той же весьма странной вещи, а у них это не вызывает абсолютно никаких эмоций. Никаких сомнений. Никакого желания уточнить: почему?

Это был как нож в спину.

Прекрасный день померк.

Ладислава подавилась кусочком рыбы, закашлялась и вскочила на ноги, застигнутая врасплох.

– Вы что, следите за мной? Откуда вы знаете, с кем и о чем я говорю? – резко спросила она, оборачиваясь.

– Может, я просто внимательный.

– А может, и нет?!

– О! Браво, госпожа адептка!

– Хватит шуточек! Вас там не было, шиш с два, в тех аудиториях! И на крыше… На крыше вы в телескоп за пляжем наблюдали! За мной! Поэтому мои микровыражения углядели, верно?! – в ярости рявкнула Найт.

Голден-Халла, не меняя позы, сощурился.

– Ладислава, кажется, я тебя разозлил… – протянул он.

– Ладислава?! – ахнула она. – Значит, имя мое вам тоже известно? А ведь я не представлялась! Может, тогда и в овраге в первую ночь вы меня специально караулили? Может, в чемоданах моих рылись? Что вам от меня надо, а?! – рассвирепела Найт.

Рассвирепела по полной программе.

Потому что больше всего на свете она ненавидела ловушки.

Подвохи. Капканы. Западню. Двойное дно и двойные замки – и не важно, с какой целью сделанные.

Ненавидела, когда все нормально – и вдруг рвется по шву, с треском, неожиданно.

Будь то целая жизнь, перечеркнутая в одночасье, как тогда, в порту; или мирный разговор, растоптанный жутким напоминанием.

Весь водопад, их идиллия, легкие брызги и свежий ветер в одно мгновение разлетелись болью. Берти этого не видел, а у нее цифры на ребре будто зашевелились, смеясь.

Тебе ведь не нужны эти правила детективов, детка. Ты все равно не будешь работать в сыске. Никогда. Не успеешь. Ты все равно больше не увидишь материк, и не попробуешь постоять с транспарантом перед дворцом, и не узнаешь, что это за Линда и что за шрам; все это глупость, дурость, время истекает, и как смеешь ты наслаждаться жизнью, когда впереди – чернота?..

Найт зарычала от бессилья.

Голден-Халла, обескураженный, открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот самый момент раздался топот, и ватага первокурсников влетела в пещеру с воплями: «Мы не успели!», «Вы соврали!», «О, еда!» и так далее. Они мгновенно набросились на рыбу, Берти и пса, окружили костер, хохотали и вопили, обжигались и ругались…

Найт развернулась и молча пошла прочь, пользуясь сумятицей.

Огр Рычгинс так и сидел на берегу.

– Что, «пятерка» – можно и сваливать? – ухмыльнулся он.

Ладислава, не ответив, выхватила свои вещи из корзины и побежала к академии так быстро, как могла, стараясь не думать, не слышать, не вспоминать.

Сердце ее отсчитывало удары: на один меньше, еще на один меньше, еще на один…

Тик-так.

Морган Гарвус приоткрыл дверь в пыточную и, не переступая пока порога, всмотрелся в фигуру, съежившуюся в пентаграмме:

– Он успокоился? Отлично. Это все на сегодня. Вставайте, Фрэнсис.

Остаточная магия защитной формулы под потолком медленно осыпалась прахом. Очередные два изгнания не удались, колдовство восточных племен не сработало.

Фрэнсис не шевелился. Тогда Морган подошел, мыском лаковой туфли ткнул в плечо юношу, лежащего лицом в стену, в окружении потухших свечей.

– Вы там живы вообще?

– Д… да.

Фрэнсис пытался восстановить дыхание. Внутри все горело, легкие как будто качали ртуть, а не воздух; по венам бежал раскаленный металл. Сцепив зубы до скрежета, чтоб не застонать, Фрэнсис перевернулся на живот, отжался от пола и медленно поднялся.

В глазах было темно. В пыточной тоже, но в глазах темнее.

Едва заглохший демон теперь, при возвращении Моргана, снова начал рычать – обессиленно и зло.

– И сколько их еще? – хрипло спросил де Винтервилль, колченого подгребая к столику в углу камеры и с трудом смыкая пальцы вокруг стакана с водой. Кости ломило, будто его раз за разом били током. Вокруг рта юноши запеклась кровь – не его, а кролика, подброшенного в роли кормежки.

Живого кролика. Пушистого. Не мяса, как раньше. Это было куда хуже… Если Гарвус хотел, чтобы Винтервилль возненавидел своего демона – то с помощью кролика он сделал верный шаг.

– Кого «их»? – холодно осведомился Гарвус. Один из его маг-браслетов слегка потускнел: долгое колдовство утомило чародея.

– Сколько осталось способов изгнания?

Морган бросил взгляд на множество цветных закладок, торчащих из книги «Демонологикон» и других, не менее ценных пособий по Пустошной Сущности, растущей в молодом Винтервилле.

– Около шестидесяти.

Стакан жалко треснул в сжавшейся руке близнеца. На виске у юноши набухла и пульсировала вена. Белки глаз покраснели. Взмокшие волосы прилипли к воротнику сорочки.

Морган оглянулся на подопечного и поджал губы:

– Я вижу, что вам тяжело дался сегодняшний день. Теперь мы снова будем пробовать по одной формуле за раз.

– Наоборот: по три, – тихо, но жестко возразил Фрэнсис. – Закончим быстрее.

Морган сузил глаза:

– Похвальная готовность. Мне и самому хочется достать образец поскорее, но… Это чревато. Нам нельзя слишком давить на демона, потому что нет существа сильнее, чем существо, загнанное в угол. В таком безвыходном положении демон может «взорваться», сменить ипостась насильственно и… – Гарвус пожал плечами. – Одни боги знают, что случится дальше. Да и ваше тело может не выдержать столько пыток.

– Я обязательно сообщу, если буду на грани смерти, – съязвил близнец, глядя, с каким тщанием Морган убирает в чемоданчик свои инструменты: шаманские и колдовские пополам с инквизиторскими. Раскрытый блокнот доктора уже пестрел зарисовками демона, сделанными едва ли не с восхищением…

– Надеюсь, мастер, вы не настолько увлечетесь процессом, чтобы этого не услышать. А то я вижу, что вам нравится наш спецкурс, – почти выплюнул Фрэнс.

– Пока демон внутри вас – нет, не нравится. Он неудобен.

Морган захлопнул чемоданчик и бесшумно покинул подвал.