– Пулемёты, лейтенант, – зло сказал Численко, будто оправдываясь перед ним за то, что они залегли.

– Вижу! Миномётчиков надо сюда.

И в это время боец, сидевший на корточках рядом с сержантом, сказал:

– Глядите, немцы. – И указал в боковой отвод.

Отвод, видимо, копали под землянку, но не успели ни хорошенько углубить его, ни накрыть накатником. Воронцов привстал и увидел груду тел, лежавших в разных позах. В углу дымилась небольшая воронка от снаряда или мины. Видимо, этим взрывом и накрыло успевших прибежать сюда из первой линии. Пять или шесть трупов. А посреди на коленях стоял ещё живой. Без каски, в разорванном кителе, без сапог. Сапоги сорвало, видимо, во время взрыва, и теперь, без сапог, в одних носках, протёртых на пятках, он мало походил на солдата. Руки и лицо его, посечённые мелкими осколками, тряслись. Немец шептал что-то бессвязное и крестился, как если бы находился в храме, после службы, где уже никого, кроме него, нет. Губы его шевелились быстро, судорожно, но звуки из них выходили тихие, как дыхание. Так разговаривают во сне.

– Чтой-то он? Придуривается, что ль? – сказал боец, изумлённо глядя на немца.

– Молится. – И сержант Численко принялся перебирать в своей сумке гранаты, завинчивать запалы.

– А чего ж он неправильно крестится? Креститься надо не слева направо, а справа налево. – И боец перекрестился. – Вот так надо.

Воронцов посмотрел на немца и сказал:

– Католик. Католики так крестятся. А мы – православные. Мы – справа налево.

Пулемёты не умолкали. Крик ротного на левом фланге тоже затих.

– А ты, лейтенант, православный? – Численко, снарядив гранаты, сложил их обратно в сумку и посмотрел на Воронцова.

– Крещёный. В православной церкви. Значит, православный.

– Я тоже крещёный, – сказал боец, молча сидевший в углу окопа, занятый чисткой затвора от налипшей земли. – Меня бабка крестила. У нас церкви нет. Так она в город меня водила. Пешком пёхали. Двадцать вёрст!

– А у меня отец до сих пор пономарём в соборе служит, – признался Численко.

– Правда, что ль?

– Истинная правда. – И Численко перекрестился. Кивнул в сторону отвода, где покачивался на коленях немец, беззвучно шепча свою молитву. – Не надо его трогать. Пускай… Он уже с богом разговаривает.

– Где твой автомат, Иван? – спросил Воронцов сержанта, глядя на его винтовку. На прикладе виднелись следы крови, которую счищали клоком травы, но так и не счистили хорошенько, так что в засохших багровых разводах зеленели присохшие травинки и семена метёлок луговой овсяницы.

Тот махнул рукой.

И тут по рядам живых, копошившихся среди убитых, пронеслось:

– Взводных – к командиру роты!

– Где командир роты?

– На левом фланге!

– На левом!..

Воронцов посмотрел на Численко:

– Придут миномётчики, пусть накроют пулемёты. Я – к ротному.

Не успел он вылезти из окопа, как впереди, там, где в дымном мареве угадывался шпиль сельской церквушки, загудели моторы. И тотчас пронеслось:

– Танки!

– Братцы, танки!

– Командиры взводов! Приготовиться к отражению танковой атаки! – рявкнул, отменяя прежнюю команду, капитан Солодовников.

– Численко, давай к бронебоям! Один расчёт – срочно ко мне!

Приползли бронебойщики. Сержант Марченко и Полозов со своими вторыми номерами. Марченко окинул взглядом просторный окоп:

– Филат – туда. – И он указал другому расчёту их позицию.

Бронебойщики быстро установили свои мортиры, замерли.

– Что-то не видать их, лейтенант! – крикнул Полозов, не отрываясь от приклада своего ружья.

Воронцов привстал с биноклем.

– Что, Полозов, горюешь, что они мимо нас пройдут?

– Горевала бабушка, что постарел дедушка… – нервно засмеялся бронебойщик.

– Идут. Вон они. Метров двести пятьдесят до них.

– Филат, не стреляй! – крикнул Марченко. – Пусть поближе подойдут. Берём крайнего слева. Огонь – по моей команде.

И тут загудело в тылу.

– Танки!

– Окружили!

– Братва, в лес надо!

– Да это же свои! «Тридцатьчетвёрки»!

Стрельба сразу прекратилась. Даже пулемётные трассы, веером расходившиеся по всему полю, прервались разом. Бой перерастал в иную фазу, где судьбу схватки решали уже не винтовки и пулемёты.

К окопу подбежал лейтенант с красными кантами артиллериста.

– Кто тут командир?

– Я. – Встал ему навстречу Воронцов. – В чём дело?

– Видишь, лейтенант, танки пошли. Наша задача – поддержать их. Вашему взводу придано противотанковое орудие. Нужна помощь. Человек пять. Выкатить орудие на прямую наводку и потом прикрывать его.

Воронцов быстро собрал команду в помощь артиллеристам. Старшим назначил сержанта, командира второго отделения.

Танки, шесть «тридцатьчетвёрок» и четыре КВ, вышли в поле, разделились на два потока и ринулись на немецкие машины, двигавшиеся со стороны села. Только теперь Воронцов разглядел порядок, каким выстроили свою атаку немцы. Впереди шли два приземистых широких танка. Таких он ещё не видел. Видимо, это и были «тигры». По флангам двигались другие, поменьше, похожие на наши «тридцатьчетвёрки», – «пантеры». А во второй линии длинноствольные Т-IV и несколько лёгких, какие многим из старых бойцов помнились по сорок первому году и сорок второму. В третьем ряду шла огромная полосатая коробка с длинным стволом – самоходка «фердинанд».

…Пуля ошалело носилась по перелеску, выскакивала в поле, снова возвращалась и жалила всех подряд, не разбирая ни цвета мундира, ни его достоинства. В жестоком и диком азарте она пробивала стальные шлемы. Опрокидывала людей на землю и добивала их под деревьями, на отвалах воронок и в мелких, не защищавших человеческого тела складках рельефа местности. Для неё не существовало никаких правил и ограничений, кроме законов физики. Иногда в своём слепом озверелом полёте она натыкалась на преграду, которую не могла пробить. Это были либо корпус танка, либо орудийный щит. И тогда она с воем, вибрируя и кувыркаясь, взмывала вверх. В небе тоже шла схватка. Дрались самолёты. Штурмовики Ил-2 зашли со стороны леса и поливали РСами и всем, что несли на себе, боевые порядки немецких танков. А выше дрались, схватившись между собой, ЛаГГи и «мессершмитты». Пуля легко пронзала дрожащие от напряжения встречных воздушных потоков плоскости самолётов, щёлкала по бронестеклу. Но здесь, в небе, она не испытывала того, что в минуты боёв такого масштаба и ожесточения дарила ей земля. Там, внизу, происходили главные события. И она снова ныряла вниз, немного замедляла свой полёт, чтобы согласовать его с последним полётом горящего истребителя. Чей он был, немецкий или русский, не так уж и важно. Она заглянула в кабину. Лётчик с обгорелым лицом неподвижно осел в кресле, прижавшись окровавленным шлемофоном к толстому стеклу «фонаря». Она скользнула вперед, не дожидаясь, когда горящая машина врежется в землю. А может, в ползущий по полю танк. А может, в бронемашину, где сидят автоматчики. А может, в одиноко лежащего в мелком ровике человека, который лихорадочно передёргивает затвор своей винтовки и стреляет в поле, совершенно не обращая внимания на то, что смерть на него вот-вот рухнет с неба…