Я выхожу на улицу и набрасываю капюшон. Ветер пронизывающий, холодно, срывается дождь. Хочется скорее домой, в тепло, поесть горячего супа и чаю со сладким. Сегодня пятница, и об уроках можно не думать. Расслабиться. А подготовкой займусь завтра. Да и с Кариной хочется поговорить, ей нелегко. Коля, несмотря на свой подлый поступок, решил так просто её не отпускать. И это при том, что связь на стороне у него, оказывается, была не единожды. Теперь донимает её звонками, приходит ночью. Хорошо, она замки сменила, но это так себе защита. Он, конечно, плохого ей ничего не сделает, но мозг плавит.

"Слушай, я уже думаю, может и правда позвонить тому рыжему верзиле? Другу мистера Орешка? Попросить сыграть моего нового мужика, чтобы козла этого отшил, — поделилась она недавно мыслью. — Да и туфли забрать бы не помешало"

Вот сегодня после работы и хотели поговорить, да и мне от своих мыслей надо отвлечься. А тут этот отчёт свалился ей на голову. И я помочь не могу, там спецефическая работа у неё.

Выхожу за ворота, погружённая в мысли о тепле и еде, как сзади раздаётся короткий сигнал машины. Едва не подскакиваю от испуга, про себя высказавшись о тех, кто так бесцеремонно делает. Но, обернувшись, понимаю, что это мне.

Чуть дальше от ворот стоит чёрный внедорожник, который мне очень хорошо знаком. Внутри появляется странное ощущение, будто рёбра сжимаются вовнутрь. Волнение зарождается глубоко внутри и расползается мелким покалываением в кончиках моих замёрзших пальцев.

Машина снимается с места и догоняет меня, окно со стороны пассажира опускается, и я вижу Макарского.

— Садись, Катюш, — улыбается.

Нерешительно вздохнув, я сжимаю и разжимаю онемевшие пальцы, а потом всё же открываю дверь автомобиля и сажусь в салон.

— Привет, солнышко, — Костя наклоняется, чтобы поцеловать меня, но я опускаю лицо, и он проходится губами только по щеке.

— Привет, — бормочу, глядя на свои руки.

— Не понял?

— Мы возле школы. Это не очень удобно, дети же.

Как раз закончился седьмой урок, и по школьной аллее к воротам устремился поток учеников. Мне бы не очень хотелось, чтобы они видели, как их учительница милуется в дорогущей иномарке с мужчиной. И уж тем более, чтобы сняли на телефон.

— Ладно, — пожимает плечами и выезжает на дорогу, встраиваясь в ряд машин.

Я тоже молча смотрю на дорогу. Несмотря на тепло в салоне, приятный запах и удобное кресло, я чувствую себя неуютно. И сердце в груди отбивает ритм слишком быстро.

— Куда мы едем? — спрашиваю, когда Костя сворачивает в противоположную от моего дома сторону, направляя машину в сторону первой продольной дороги.

— Ко мне.

— Зачем? — смотрю на него удивлённо.

— Что за глупый вопрос, Катя? — поднимает брови, глядя на меня, будто я сказала что-то не то. — Поедим роллы, поболтаем, а потом разберёмся с твоей девственностью. Ты ведь любишь роллы?

Я просто теряю дар речи. Хотя, конечно, это Макарский, и удивляться тут нечему.

— Ты жутко беспардонный.

— А ты зануда. Не всегда, конечно, но когда выходишь из своей школы — точно.

Спорить с ним сейчас бесполезно, тем более я сказать собираюсь совсем другое. То, над чем думала эти три дня после возвращения из Москвы.

— Костя, отвези меня домой, — говорю как можно ровнее и спокойнее.

— Нет, — отвечает он так же спокойно, продолжая неотрывно следить за дорогой.

— Нет? — теперь уже я спрашиваю удивлённо, повернувшись к нему.

— Именно, Катерина. Так, блядь, и знал, что ты себе за эти три дня какой-то хуйни напридумываешь.

— Это не хуйня! Это логика, Макарский, — сначала взвинчиваюсь, но усилием воли беру себя в руки.

Нужно говорить спокойно. Так будет правильно. Я думала над всем тем, что случилось в Москве, и поняла, что нужно прекратить сейчас. Мы не подходим друг друг. Он мне не подходит.

Он нахальный, бесцеремонный, бесстыжий. Слишком пошлый. И, как бы я ни пыталась закрыть глаза, что бы он не утверждал, мы находимся на слишком разных социальных уровнях. Его возможности намного шире моих, желания намного откровеннее, а мысли испорченнее. Да, именно. Костя слишком испорчен для меня.

И слишком привлекателен. А вот это и есть наибольшая опасность. Потерять с ним голову легко, это я уже ощутила на себе, а вот собирать себя по кускам будет ой как сложно, когда он наиграется. А он наиграется. Потому что пресыщен жизнью, деньгами, сексом. Такие люди редко ценят простоту. Они загораются, удовлетворяются, а потом, когда интерес гаснет, перешагивают и идут дальше.

Поэтому я приняла решение, много думав в эти дни. Нам не стоит заходить ещё дальше. Всё и так уже пересекло черту. И то, что решение это далось мне с болью, уже говорит, что я влипла слишком сильно.

— То, что произошло между нами в отеле, было ошибкой. Я не могу. Не хочу, — последние слова обдирают горло, потому что это ложь. Но я поднимаю глаза на Макарского и смотрю твёрдо. — Отвези меня домой.

Мы как раз стоим на светофоре. Костя поворачивается ко мне, и от его взгляда у меня запирает дыхание. Он злится. Я вижу, как на скулах натягиваются желваки, а пальцы крепче сжимают руль. В глазах вспыхивает огонь, но он его гасит, сморгнув.

Хватаюсь за ремень безопасности на плече, испугавшись, когда Макарский резко выворачивает руль, ныряя из стоящей вереницы машин на боковую дорогу между домами. От страха вся подбираюсь, но молчу. И вот через пять минут петляния дворами, мы резко тормозим у моего подъезда.

— Выходи, Катя, — говорит холодно, но я чувствую в его голосе сдерживаемую злость.

— Мне жаль…

— Выходи. У тебя два дня для того, чтобы развеять эту дурь в твоей голове про “мы друг другу не подходим”. Считай, что это я такой хороший и не давлю. А потом я приеду, мы нормально потрахаемся и будем встречаться. И даже не пытайся меня наебать, что тебе самой этого не хочется.

Его грубость обижает. Вместо того, чтобы ответить, понимаю, что если скажу хоть слово, то голос дрогнет, и я попросту расплачусь. Горло сдавливает, а глаза начинает щипать.

Я молча отстёгиваю ремень безопасности, толкаю дверь и выскакиваю на улицу. Быстрым шагом иду в подъезд, не оборачиваясь.

Ну и козёл ты, Макарский.

Хрен тебе, мистер Орешек.

Забегаю домой, хлопнув дверь так громко, что у соседей пискляво начитает лаять их той-терьер. Зашвыриваю сумку под стул в прихожей, нервно сдёргиваю с себя пальто и стаскиваю сапоги.

Подумать только, что он себе позволяет!

Приедет он. Потрахаемся!

Мозги себе сам трахай, Макарский.

Застываю посреди коридора, прикрыв глаза. Я злюсь. Нет, я в ярости.