— Мы все люди, Костя. Даже у таких засранцев, как ты, бывают слабости и неудачные дни. А ещё мне кажется, ты перестарался с обезболивающими.

— Угу, это точно.

Мы доходим до комнаты, в которой он спал, и я замечаю, как Макарский улыбается, а потом пальцы руки, которой опирается на меня, мягко запускает мне в волосы и мягко их перебирает. Это буквально пара секунд, но вызывает внутри острую волну тепла, какую-то щемящую взволнованность.

Мы доходим до постели, и Костя буквально валится на кровать, выдыхая с облегчением, когда голова касается подушки, и прикрывая глаза. В порыве заботы я решаю накрыть его одеялом, но едва хочу убрать руку, Костя перехватывает мои пальцы.

— Останешься? — говорит сонно, не открывая глаз.

— Костя… — хочу высвободить руку.

— Просто ложись рядом, Катерина. Не бойся. Ты же сама видишь, я еле живой. Твоей непорочности ничего не угрожает.

Вот даже сейчас умудряется язвить. Действительно крепкий орешек.

— Хорошо, — соглашаюсь, удивляясь сама своему решению.

Обхожу кровать и укладываюсь рядом с ним, положив голову на соседнюю подушку. Между нами полметра, не меньше. Вздрагиваю, когда Макарский снова берёт меня за руку, а потом кладёт себе на глаза.

Ему действительно плохо, и вот такой просто жест, своеобразная просьба о помощи и признание слабости будоражит во мне нежность. Да, это именно она разливается за грудиной тёплом и мягким трепетом.

Кажется, Карина права. Я влипла в него уже слишком глубоко. Встряла по полной программе.

— Кать, укройся, ладно? — говорит сонно. — У меня сотряс мозга, но то, что ниже — работает, и твои голые ножки не способствуют отдыху.

Вот поганец. Хочется выдернуть руку и уйти, чтобы это его, куда не добрался сотряс, успокоилось. Но он сжимает мои пальцы и буквально через несколько секунд отключается. А я продолжаю какое-то время наблюдать, как мерно вздымается и опускается его грудь, как расслабляется лицо, когда уходит напряжение от боли.

Наблюдаю и понимаю, что вот это щемящее чувство в сердце мне приятно. Знаю, что опасно. Знаю, что может принести такую боль, от которой придётся оправляться годами, но… Сейчас я и сама позволяю ему там селиться и расправлять крылья.

И тоже прикрываю глаза и засыпаю.

Просыпаясь, я не сразу осознаю, где нахожусь. Первые пару секунд приходится проморгаться и вспомнить. Поворачиваю голову и вижу, что Макарский ещё спит. Поэтому тихонько, стараясь его не потревожить, отползаю в сторону и собираюсь уже вставать, когда он разлепляет глаза.

— Ты куда? — спрашивает, чуть откашлявшись.

— Пора вставать. Но ты лежи, тебе нужно поправляться.

— Катя, я в норме, — переворачивается на бок и накрывает своей ладонью мою кисть, чуть сжимая. — Это мелочи. Уже почти отпустило.

— Сотрясение — мелочи? — поднимаю брови, всё же отставляя пока попытки подняться с постели.

— Оно не сильное. Вчера просто ночью тряхнуло, а так нормально всё, — подмигивает. — Полежи ещё рядом. Мне нравится просыпаться с тобой в одной постели.

Я слишком смущена, запуталась в чувствах и ощущениях. А ещё хочу в туалет, так что нет. Но Косте я причину не озвучиваю, конечно.

— Надо написать Карине, — говорю первое, что придёт в голову, и выбираюсь из постели.

Осознав, что футболка как-то слишком коротка при солнечном свете, пытаюсь её немного оттянуть вниз. Однако, ещё нужно пройти через всю комнату до двери, а Макарский увалился на спину, заложив руки за голову, и не стесняется пялиться.

— Отвернись, — говорю сердито, потому что его откровенный взгляд обжигает кожу.

— Господи, Катя, — он даже посмеивается. — Мой язык недавно был в тебе. И не только во рту. А теперь ты смущаешься явить мне свои голые коленки?

Чёртов пошляк. Он, конечно, прав, но тем не менее мои щёки вспыхивают огнём. Вот зачем такое вслух произносить? Правдоруб хренов.

Лучше и не отвечать ничего. Поэтому я разворачиваюсь и ухожу из комнаты. Иду в ванную, запираю дверь на замок и подхожу к раковине. В зеркале над ней вижу, как горит моё лицо. Уверена, Макарскому доставляет удовольствие меня смущать. А я ведусь, дурёха.

Стаскиваю футболку и бельё и иду в душ за стеклянную ширму. Едва только вспениваю гель на спонже, как дверь открывается и входит Костя.

— Какого чёрта! — возмущаюсь, интуитивно прикрывшись руками в интимных местах. — Я же заперлась!

— Ага, а ключ в замке снаружи оставила. Я расценил это как приглашение, — ухмыляется.

Я этот дурацкий ключ просто не заметила. И, думаю, Макарский это прекрасно понял.

Хочу попросить его выйти, но ни слова произнести не могу, потому что он раздевается и идёт в кабинку ко мне.

— Я тебя не звала, — говорю сердито, стараясь смотреть ему в лицо. Чётко в глаза и не ниже.

Но ему, похоже, всё равно. Он всё равно прёт как танк, вваливаясь в кабинку.

— Кажется, мне нужна помощь, — говорит приторно, поднимая брови домиком и кивая на свою травмированную руку. — Помоешь меня?

— Ты и сам отлично справишься, — пытаюсь протиснуться, чтобы выйти из кабинки, но Макарский выставляет здоровую руку, преграждая мне путь.

— Иди ко мне, — привлекает к себе, обхватив за талию. — Хватит тебе уже пёрышки поднимать, моя гордая училка.

Он прижимает меня к своему обнажённому телу, утыкается носом за ухом и прижимается губами к мокрой разгорячённой коже.

Слишком близко. Так тесно. Без преград в виде одежды.

Я упираюсь ладонью в его грудь и чувствую, как под моими пальцами быстро и гулко бьётся сердце.

И сил оттолкнуть не нахожу. Мне просто не хочется этого делать.

— Чего же ты боишься, Катенька? — шепчет жарко, ловя губами горячие капли воды на моём плече.

А я утыкаюсь лбом ему в плечо, прикрываю глаза и перестаю упираться в грудь ладонями, опустив руки сначала вдоль тела, а потом несмело обхватив Костю за талию. Глубоко дышу, пытаясь отпустить напряжение, и чувствую, как проваливаюсь в этого мужчину, как врастаю в него, позволяя и ему проникать глубоко-глубоко внутрь. В душу.

Чувствую, как крошатся барьеры, возведённые разумом и логикой. Как тону в ощущениях, спровоцированных близостью и жаром его тела.

— Тебя, — выдыхаю едва слышно, но это чистая правда. — Что ты сделаешь мне больно.

— Катя, — Макарский скользит ладонью по моему лицу и смотрит в глаза, а я отмечаю, как крупные капли скатываются с его волос, текут по лицу, зависают на ресницах. — Никто никогда и ни на что не даст тебе в жизни гарантий, понимаешь? Так в дружбе, в здоровье, в бизнесе. И в любви тоже так. Я не собираюсь играть с тобой и делать больно намеренно. У меня нет таких планов. Ты нравишься мне. Очень. Я хочу быть с тобой, хочу попробовать построить отношения. И да, для этого нужна смелость, потому что мне тоже страшно.