этих счастливых петлю, от которой они больше не могут избавиться, храбрость и готовность к борьбе заменяют благоденствие, и полные отваги они глядят в лицо судьбе, даже смерти…

Медею не помню… Объясните лучше, иначе я не пойму… Судьба Клерхен в “Эгмонте” занимает нас так же, как Гретхен в “Фаусте”, потому что ранее они жили в счастье… Скучна трагедия, начинающаяся, развивающаяся и оканчивающаяся среди бедствий… Зачем всюду надписи? Это вредит там, где чувство и фантазия должны ее заменять; музыка и поэзия должны давать чувству определенное направление… Можно написать даже гневную сонату… Мне ужасно хочется характеризовать трио… Первая часть (трио ор. 97) полна мечты о блаженстве; но здесь выражается также шаловливость, веселье, игривость и, с вашего позволения, упрямство – бетховенское. Не так ли?.. Во второй части герой испытывает верх блаженства. В третьей части счастье сменяется покорностью, терпеливым страданием, благоговейным настроением и т. п. Andante представляется мне самым идеальным в отношении святости и божественности; слова тут бессильны: они плохо передают божественный язык звуков».

Старые знакомые и друзья ежедневно навещают его; Глейхенштейн, с женой и сыном, посетив больного, вписывает в разговорную тетрадь:

– Ты должен благословить моего мальчика, как Вольтер благословил сына Франклина… Мальфати рад тому, что редко приходится выпускать воду.

Шик привозит поклон от Штрейхера с сыном; Диабелли, Пирингер, Шупанциг и гр. Лихновский не раз появляются на улице Черного Испанца.

– Бернард вскоре придет к вам, – сообщает Шиндлер, – он лишь недавно узнал о вашей болезни… Как вел себя Карл при прощании? Слава Богу, что так устроилось… Чем все это кончится?

В числе посетителей явился И. Н. Хуммель, былой соперник Бетховена-виртуоза; в письме от 14 марта 1827 года Шиндлер описывает Мошелесу это свидание двух артистов, давно не встречавшихся.

«В прошлый четверг, 8 марта, мы были свидетелями трогательного зрелища. Я заранее предупредил Хуммеля, чтобы он не испугался при виде маэстро; тем не менее он был так поражен, что не мог удержаться и зарыдал. Старик Штрейхер своим разговором облегчил тяжелые минуты… первыми словами Бетховена были: “Взгляни, дорогой Хуммель, на дом, где родился Гайдн. Я сегодня получил этот рисунок в подарок и, как дитя, рад ему. Какая жалкая избушка, а в ней родился великий человек!..” Забыв о прежних распрях, они вели задушевную беседу; наступающим летом они дали слово друг другу встретиться в Карлсбаде… Бетховен очень исхудал, в нем лишь кожа да кости, только грудь еще крепка, как сталь».

Попросив открыть одну из четырех бутылок Рюдесхеймбергера, только что полученных от Шотта вместе с целительной травой, Бетховен с жадностью выпил залпом стакан вина и немедленно подвергся ужасному припадку удушья; искаженное лицо его стало багровым, все выпитое вино вылилось наружу. Хуммель с женой, не успев чокнуться с Бетховеном, принуждены были уйти из комнаты.

Этот визит, с иными подробностями, описывает Ф. Хиллер, ученик Хуммеля и спутник его в концертном турне 1827 года:

«Наслышавшись о страданиях Бетховена, исказивших черты лица его и терзавших его днем и ночью, мы выехали в предместье… Через просторную прихожую, в которой толстые связки нот покоились на высоких шкафах, мы вошли в комнату Бетховена. Как билось мое сердце. Мы были очень удивлены, увидав его спокойно и, видимо, уютно сидящим у окна. Он был в длинном сером расстегнутом халате и в высоких до колен сапогах. Вследствие худобы он показался мне, когда встал, высокого роста; он был небрит, густые с проседью волосы беспорядочно падали ему на виски. Увидав Хуммеля, лицо его приняло выражение ласковое, приветливое; они обнялись самым сердечным образом; Хуммель представил меня. Бетховен отнесся ко мне очень благосклонно, и я решился сесть у окна, против него. Известно, что разговор с Бетховеном велся отчасти письменно; он говорил, а собеседники его должны были писать свои вопросы и ответы; с этою целью около него всегда лежали карандаши и толстые тетради простой писчей бумаги в формате четверти листа. При его живом, нетерпеливом характере ожидание каждого ответа, надо полагать, было очень тягостно; эти ежеминутные паузы в разговоре останавливали также его работу мысли. Он жадным взором следил за рукою пишущего и не читал, а лишь пробегал написанное. Такая письменная работа посетителей, конечно, ослабляла живость разговора… Указывая на Шиндлера, больной обратился к Хуммелю:

– Это честный человек и много заботился обо мне. Вскоре он даст концерт, в котором я обещал участвовать. Но, вероятно, мне не удастся. Окажи мне услугу и прими участие в этом концерте. Надо всегда помогать бедным артистам».

Из записной книжки видно далее, как Бах ведет с больным беседу о завещании, о долгах матери Карла; Шиндлер приводит на поклон великому композитору свою родственницу, впоследствии известную певицу, Нанетту Шехнер, хотя «г-жа дель Рио не решается прийти, ибо слышала, что больной не склонен принимать дам». Хольц беседует относительно переписки партитур и о купонах от акций, но является редко, потому что своим развязным обращением вызывает ропот прочих посетителей и даже больного композитора, не прощавшего ему резких отзывов о Карле. Напротив, юный Герхард Брейнинг почти неотлучен и порой заменяет ему племянника.

– Хольц заслужил всеобщую ненависть своею лживостью, – пишет молодой человек в тетради, – он делает вид, будто ужасно любит тебя… Все – ложь… Ты лучше всех, прочие – негодяи. Если бы ты был менее великодушен, то потребовал бы с него плату за стол… Более всего ему нравится твое вино… Вольфмайер тебя очень любит. Прощаясь, он со слезами на глазах сказал: ах, ах, великий человек!.. Вольфмайер с женою кланяются тебе, целуют и радуются приближению весны, которая возвратит тебе здоровье.

Этого юношу и отца его больной встречал с ласковой улыбкой, тогда как брат и племянник вызывали в нем лишь огорчение. «Ах, это он!» – с тоскою произносил маэстро, заметив вошедшего брата; Карл же, снабженный деньгами, наряженный в мундир, увлекался карнавальными празднествами и две недели не отвечал на письма дяди.

– Вам надо позабыть на время о племяннике и денежных делах, – убеждают его Шиндлер и Брейнинг. – Можно ли быть таким малодушным? Через 15 лет мы с удовольствием будем вспоминать об этом… Надо быть бодрее; грустное настроение препятствует выздоровлению… Вероятно, он занят карнавалом.

Но утешения друзей были так же бесплодны, как новый способ лечения. Обильный прием пуншевого мороженого вызвал сильный прилив крови к голове; больной засыпал, как пьяный, и бредил; иногда являлась хрипота и даже потеря голоса, силы заметно слабели, общее состояние вызывало тревогу друзей. Доктор Мальфати заболел, слег и присылал изредка своего ассистента, доктора Рериха: лечением опять руководил профессор Ваврух, запретивший прием мороженого, за