что больной, в порыве раздражения, хотел пустить в него чернильницу. Четвертый прокол, сделанный 27 февраля новым врачом, хирургом Зейнертом, дал 7 кружек воды; больной стал еще слабее, удушья стали повторяться чаще. Встревоженный видом льющейся по полу воды из своей раны, Бетховен просил Шиндлера выписать немедленно Карла, но служебные обязанности юнкера, конечно, не позволили ему явиться к смертному одру дяди.

Спустя две недели, 12 марта, консилиум врачей предписал ванну, чтобы вызвать деятельность кожи и испарину, чего не могли достичь внутренними средствами; рецепт, предписывающий эту ванну, больной послал Шиндлеру с надписью: «Чудеса, чудеса, чудеса! Оба ученые одурачены, меня спасут только познания Мальфати. Зайдите непременно сегодня утром на минуту. Ваш Бетховен».

Он возлагал большую надежду на эту ванну и вспоминал совет старухи Шехнер (свекрови сестры Шиндлера), не раз передававшей через Шиндлера, что средство это весьма полезное, но, несмотря на требование врачей и нетерпение больного, не скоро удалось устроить ванну. Молодой Брейнинг взялся доставить необходимое количество горячей воды; брата Иоганна просили прислать мешок сена и ванну, но он отказал под тем предлогом, что сено у него плохое, а ванна очень мала; после этого старой экономке, обошедшей два квартала, с трудом удалось найти и купить эти предметы. Однако ванна не помогла: раздувшийся живот еще более разбух в воде и вызвал вновь необходимость введения зонда в еще не зажившую рану; все сомнения относительно скорой развязки исчезли у врачей, но пациент и его друзья не теряли надежды, ободряемые случайными внешними обстоятельствами.

Хорошее питание при добром рейнском вине ободряло больного и вызывало веселое настроение, как бы возвещающее его исцеление, а потому один из знакомых нам старых друзей, давно забытый композитором и ныне вновь проявивший свое неизменное к нему расположение, снабжает его почти ежедневно вкусно изготовленными дома питательными яствами и лучшими сортами рейнских вин (Гринцингер, Рюдесхеймбергер и Гумпольдскирхнер, которое Бетховен ошибочно называл Крумбхольц-Кирхнером).

Эта услуга вызвала несколько записок к барону Пасквалати.

Почтенный старый друг!

Сердечно благодарю за подарок больному, как только выберу подходящее вино, сообщу вам, но не стану злоупотреблять вашей добротой; компот мне очень понравился и буду часто просить его у вас. Даже это стоит мне усилий. Sapienti pauca.

Ваш благодарный друг Бетховен.

Уважаемый друг!

Прошу сегодня также прислать вишневый компот, но только без молока, совсем просто. Легкое мучное блюдо, вроде каши, тоже было бы мне приятно. Моя бравая кухарка не наловчилась до сих пор готовить больничные кушанья. Шампанское мне разрешено, но будьте добры, также прислать мне в первый день бокал для шампанского. Мальфати хотел мне дать теперь же мозельвейна, но уверяет, что здесь нельзя найти настоящего, а потому сам прислал несколько бутылок Крумбхольц-Кирхнера и уверял, что это самое полезное для меня ввиду невозможности найти настоящего мозельвейна. Простите за беспокойство, виною тому отчасти мое беспомощное состояние

с глубоким почтением, ваш друг Бетховен.

Достойный друг!

Я все еще не выхожу из, комнаты. Скажите мне, пожалуйста, или вернее напишите, как зовут и где найти оценщика домов? Если знаете универсальное средство, то, пожалуйста, не забывайте вашего несчастного австрийского музыканта и здешнего гражданина Л. в. Бетховена.

Уважаемый друг!

Очень благодарен за вчерашние кушанья; их хватит еще на сегодня. Дичь мне разрешена, серые дрозды, по мнению врача, даже полезны мне. – Это только к сведению. Потому что сегодня ничего этого не нужно. Простите за бессмысленную записку. Утомлен бессонной ночью; обнимаю вас преданный и почтительный друг ваш.

Уважаемый друг!

Как мне благодарить вас за превосходное шампанское, оно меня так подкрепило и подкрепит меня еще. Сегодня мне ничего не нужно, и благодарю за все, если можете найти еще какое-нибудь средство к поддержанию сил, то, пожалуйста, имейте в виду; по мере сил я сам охотно заплачу. Сегодня не могу больше писать; да благословит вас небо за все, а также за ваше любвеобильное внимание

к глубоко уважающему вас и страждущему Бетховену.

Уважаемый друг!

Благодарю за присланные вчера кушанья. Больной, как дитя, жаждет таких вещей, поэтому прошу сегодня компота из персиков; относительно других блюд я должен сначала спросить совета врачей. Они находят, что гринцингерское вино мне полезно, но предпочитают старый Крумбхольц-Кирхнер. Но эти указания не должны вызвать недоразумений между нами

С искренним почтением ваш друг Бетховен.

Последней радостью маэстро было (18 марта) разрешение врача на любимое им рыбное блюдо, заменившее говядину с овощами, опротивевшими и надоевшими за долгие месяцы болезни; но эта же радость, проявившаяся в чрезмерном напряжении нервов, ускорила развязку, сопровождавшуюся мучительной болью вследствие истощения организма, бессильного зарубцевать места проколов.

Конец его приближается гигантскими шагами, – писал Шиндлер 24 марта Мошелесу, – и мы искренно желаем скорейшего окончания страданий его… Уже с неделю он лежит, как труп; лишь изредка, собравшись с силами, спрашивает о чем-нибудь или требует чего-либо. Положение его ужасно и напоминает герцога Йоркского, о котором мы читали. Все время он в каком-то забытье, опустит голову на грудь и целыми часами смотрит пристально в одну точку; не узнает своих лучших знакомых, если только не называют их по имени. Словом, смотреть на него ужасно. Такое состояние не может быть продолжительным, так как вчера прекратились все естественные отправления… Он сознает наступление конца, вчера он сказал мне и Брейнингу «plaudite, amici, comoedia finita est!» Последние дни были замечательны: он готовится к смерти с беспримерным спокойствием и мудростью Сократа.

Тем временем у постели больного друзья вели разговор о его скудном имуществе и о беспутном наследнике, который, впрочем, впоследствии стал честным тружеником и хорошим семьянином. Обсуждая завещание Бетховена, Брейнинг настоял на составлении дополнительных строк, согласно которым Карл лишался возможности безграничного пользования имуществом и обязан был передать его своим будущим законным наследникам; к этой мысли привело Брейнинга легкомыслие Карла и расточительность матери, которая могла воспользоваться впоследствии своим влиянием на сына; после долгих колебаний композитор уступил просьбе друзей и дрожащей рукой, со множеством ошибок, переписал строки, заканчивающиеся так: «мой племянник Карл является единственным наследником, но капитал, оставляемый мною ему, должен перейти к его единственным наследникам или к тем, кому он оставит его по завещанию. Вена, 23 марта 1827 года».

– Ну, теперь уж мне больше ничего не придется писать! – прибавил композитор.

– Однако вы ошиблись: следовало написать законным, а не единственным наследникам, это может вызвать недоразумения, – заметил Брейнинг.

– Все равно, пусть останется так, – возразил больной, бессильно опускаясь на подушку.

Бетховен на смертном ложе. Рисунок Йозефа Тельчера. 1827