На следующий день внешний вид больного стал еще хуже, слабость была настолько велика, что он едва произнес 2–3 слова.

«Доктор, поглядев несколько минут, заявил, что дело быстро идет к концу, – писал Шиндлер Мошелесу, – так как мы уже накануне покончили с завещанием, то оставалась одна забота: примирить его с небом и показать всем, что он умер добрым христианином. Профессор сказал ему, что от имени друзей просит его причаститься Св. Тайн. Бетховен совершенно спокойно и твердым голосом ответил: “я согласен…”»

«Сейчас возвратился к себе от Бетховена; он в агонии. Великое светило померкнет навеки ранее, чем это письмо будет за пределами Вены. Сейчас он еще в полном сознании».

«Я осторожно изложил общее желание на листе бумаги, – рассказывает сам профессор Ваврух, – Бетховен прочитал написанное необыкновенно спокойно, медленно и задумался; лицо его просияло, он крепко пожал мне руку и сказал: “пригласите священника…” Он причастился с глубоким благоговением, а затем, обращаясь к окружающим, в числе которых были Шиндлер, Бреининг, Иенгер, Ансельм Хютенбренер (композитор из Граца) и мать Карла, проговорил: “Plaudite, amici, finita est comoedia…” После причастия он сказал священнику: “Благодарю вас, батюшка; вы доставили мне утешение…” Затем он еще раз напомнил о предстоящем появлении в печати квартета ор. 131, о благодарности лондонской филармонии и всей английской нации, которую “да благословит Господь!”»

«В полдень, – рассказывает Шиндлер, – привезли вино из Майнца. Я поставил 2 бутылки перед постелью, он посмотрел на них и проговорил: “жаль, жаль, слишком поздно!” Это были его последние слова. Наступила агония».

Множество знакомых, поклонников и любопытных толпилось в этот день перед домом на Schwarzpaniergasse. Черни, Хаслингер и Пирингер в последний раз пожали ему руку; Шуберт, потрясенный видом страдальца, и многие другие спешили удалиться. Кастелли и Хольц, стоя на коленях, целовали его руку, а последний отвечал лишь жестами, призывая на них благословение неба. Такими же жестами и потухавшим взором встретил он художника Тельчера, пришедшего набросать внешность Бетховена, но это удалось сделать лишь потом, когда замолк бред, когда стихло хрипение, когда прекратились страдания.

Брат Иоганн, задумавший найти и унести к себе все ценное, в особенности акции и деньги, был выгнан возмущенными друзьями умирающего. Две служанки, Зали и Фекла, удивляли всех своим усердным и терпеливым уходом, своими заботами и неутомимостью, вызывая воспоминание о прислуге минувших дней, предпочитавшей брань и единоборство; Рау даже просил лондонскую филармонию о денежном пособии двум служанкам, проявившим необыкновенную любовь и преданность к великому маэстро.

«Смерть отчаянно боролась с крепким организмом, с могучим еще дыханием легких, – рассказывает Брейнинг, – зрелище было ужасное. Страшно было видеть великий гений во власти разрушительных сил». По временам ему вливали ложечкой полученное от Шотта вино, но организм перестал принимать это подкрепляющее средство, вино выливалось назад.

Чудным весенним утром начался понедельник 26 марта; небо было безоблачно, солнце ярко освещало обширную площадь перед окнами Бетховена; небольшие часы в виде пирамиды, полученные в подарок от княгини Лихновской лет двадцать тому назад, отбивали последние секунды композитора. К полудню появились признаки надвигавшейся грозы, на лице Бетховена вновь отразилось выражение страдания, стрелка часов остановилась, звуки маятника замолкли…

Юного Брейнинга позвали домой к уроку музыки, его отец и Шиндлер отправились выбрать место на ближайшем кладбище. В 5 часов гроза разразилась, потрясая дома раскатами грома и осыпая улицы градом. Через час Хютенбренер закрыл глаза покойника. Возвратившихся с Берингова кладбища друзей мать Карла встретила словами:

– Все кончено.

На следующий день, 27 марта, Брейнинг, Шиндлер и брат Иоганн занялись описью имущества; ценностей оказалось: наличными деньгами – 1215 фл. и 7 билетов австрийского национального банка, завещанных Карлу; впрочем, последних долго не могли найти, несмотря на старательные поиски, их не оказалось даже в конторке, где вместо акций нашли старые письма к «бессмертной возлюбленной». Не морочат ли меня эти друзья? – подумал брат Иоганн, – не присвоили ли акций и только для вида ищут теперь?

Взволнованный такого рода намеком Иоганна, Брейнинг поспешил домой к обеду, а затем послал за Хольцем, который явился немедленно и без труда отыскал акции в секретном ящике шкафа. Все имущество было опечатано, а в отдельном протоколе упомянуто о смертном случае в Альзерфорштадте, где умер Людвиг ван Бетховен, композитор, холостой, 56-летнего возраста.

В тот же вечер доктора Вагнер и Рокитанский произвели вскрытие трупа, обнаружившее значительное изменение селезенки и печени. На поверхности тела видны были глубокие пролежни, от которых не избавила больного баночка мази, присланная Брейнингом. Часть височных костей, со слуховым органом, была выпилена и консервирована, вследствие чего нарушена была связь челюстей, и лицо стало совершенно неузнаваемо; к тому же за последние месяцы выросла борода, длинные седые волосы перепутались космами, кожа складками висела на широких костях. Цирюльник, призванный сбрить бороду, нашел работу весьма затруднительной и просил за нее один дукат, а потому Даннхаузер и Ранфтл, два художника, пожелавшие нарисовать покойника и снять с него маску, сами занялись бритьем; относительно львиной гривы позаботились многочисленные поклонники, побывавшие тут 28 марта и унесшие каждый по пряди волос.

Покойник лежал лицом к входящим в гостиную, небольшую комнату с двумя окнами, примыкавшую к кабинету.

Приглашение на похороны в 3 часа дня 29 марта было напечатано в газетах и раздавалось в магазине Хаслингера в Патерностергассе. Толпа любопытных, сбежавшихся на зрелище, была так велика, что пришлось запереть ворота, но все старания Шиндлера и Брейнинга установить порядок были тщетны; когда гроб снесли во двор, то хлынувшая с улицы масса оттеснила распорядителей и прижала их к стене. В этот прекрасный весенний день каждому хотелось побывать на похоронах Бетховена, потому что там можно было лицезреть всех знаменитых венских артистов и музыкантов, шествующих за гробом, там можно было послушать много интересной музыки, отчасти исполнявшейся артистами итальянской оперы. Во дворе был исполнен «Торжественный хорал» Вебера на слова Шиллера («Смерть быстро наступает»); затем к гробу подошли справа Эйблер, Хуммель, Зейфрид и Крейцер, слева Вейгль, Гировец, Генсбахер и Вюрфель, все в траурном облачении, с развевающимся флером; подняв гроб, они понесли его в Alserkirche (церковь миноритов во имя Св. Троицы), предшествуемые учениками консерватории, украшенными белыми розами и букетами лилий; с такими же украшениями выступали факельщики: Фр. Шуберт, Лаблаш, Черни, Грильпарцер, Бернард, Бем, Кастелли, Давид, Граф, Хаслингер, Хольц, Линке, Майзедер, Пирингер, Штрейхер, Шупанциг, Больфмайер и др.

Целый час продолжалось шествие двадцатитысячной толпы на небольшом расстоянии от квартиры до церкви, причем непрерывно раздавались величественные гармонии Miserere (Equal), написанного Бетховеном в 1812 году в Линце на смерть соборного органиста и изданного Хаслингером лишь в июне 1827 года;