Обращение Черчилля произвело эффект. «Прежде чем он сел на свое место, – записал лорд Моран, – палата осознала пропорции возможных событий. Депутаты смогли сопоставить значимость Суэца с невероятными бедствиями войны на уничтожение». Но, несмотря на успех выступления в парламенте, продлившегося всего четыре минуты, все больше и больше министров присоединялись к негласному, но решительному движению за его отставку. Не называл ли он июнь, затем июль, затем сентябрь как месяц, в котором собирается уйти? Не может ли он определить дату сейчас? «Черчилль – это чудо и тайна, – записала его дочь Мэри в дневнике 29 июля. – Никто из нас на самом деле не знает его намерений. Возможно, даже он сам!»

Черчилль уехал в Чартвелл. К ужасу кабинета, он решил не передавать власть Идену в сентябре. Иден спрашивал, может ли смена произойти хотя бы в октябре, чтобы он предстал на партийной конференции, назначенной на этот месяц, как премьер-министр или как будущий премьер-министр. Черчилль и на это не согласился. Он сказал, что хочет оставаться у руля до весны 1955 г. «Я много размышляю сейчас, – написал он 10 августа Клементине, которая отдыхала на юге Франции, – и не все мои мысли в равной степени веселые». Особенно его расстроило сообщение, что Эттли собрался посетить Москву. «Я был бы очень рад встретиться с Маленковым, – говорил он Морану 12 августа. – Теперь это сделает Эттли».

Черчилль упорно цеплялся за надежду встретиться с русскими. Он излагал свои аргументы сначала Батлеру, потом Макмиллану. Макмиллан после визита в Чартвелл записал 24 августа в дневнике: «Он предполагает оставаться так долго, как только сможет. У него уникальное положение. Он может вести переговоры с кем угодно по обе стороны «железного занавеса», либо в личной переписке, либо с глазу на глаз. Здоровье его полностью восстановилось, и он не может отказаться от своих обязанностей».

Черчилль сказал Макмиллану, что тот «огрызок» правительства, который придется возглавить Идену, если он оставит свой пост до выборов, «никогда не добьется успеха. Такие блестящие фигуры, как лорд Розбери и Артур Бальфур, при всех их талантах и обаянии, были сметены после того, как унаследовали пост от Гладстона и Солсбери. Черчилль добавил, что он является премьер-министром и ничто не сдвинет его с этого поста, пока он в состоянии формировать правительство и управлять им и пока пользуется доверием парламента. Непрекращающаяся болтовня в кулуарах и в прессе об отставке нестерпима. Она возникла, разумеется, после прошлогодней болезни. Но он полностью восстановился. Естественно, как каждый человек на пороге восьмидесятилетия, перенесший два инсульта, он может умереть в любой момент. Но он не может взять на себя обязательство умереть в конкретный момент! А пока что он в отставку не собирается».

Черчилль показал Макмиллану письмо, которое он писал Идену, объясняя, что намерен оставаться премьер-министром до всеобщих выборов в ноябре 1955 г. Письмо доставило ему душевные страдания, особенно потому, что Клементина очень не хотела, чтобы он оставался на своем посту еще год, а то и больше. «Гарольд посчитал, что я должен его отправить, – написал он Клементине на следующий день. – Оно ушло. Ответственность на мне. Но надеюсь, ты не откажешь мне в своей любви».

27 августа к Черчиллю приехал Иден. Черчилль подтвердил, что не намерен уходить в отставку по крайней мере еще год. «Вы молоды, – сказал он. – Все будет ваше, когда вам не исполнится и шестидесяти. Почему вы так спешите?» Через два дня Черчилль объявил в кабинете министров, что остается. В письме к Бернарду Баруху он сказал, что все еще надеется на встречу с русскими на высшем уровне. Он писал: «Уверен, вы будете рады узнать, что в данное время я не думаю об отставке. Искренне верю, что еще должен кое-что совершить для достижения «мира с позиции силы». Уверен, что меня хорошо понимают на родине моей матери. Похоже, я в этом году восстановил силы и способен ежедневно подолгу работать, особенно если удается хорошенько поспать днем. Мысли мои постоянно заняты термоядерной проблемой, хотя я по-прежнему уверен, что она, скорее, положит конец войнам, нежели человечеству».

В последний день августа Черчилль был поражен, узнав, что Национальное собрание Франции отвергло договор о Европейском оборонительном сообществе 319 голосами против 264. Он немедленно написал канцлеру Германии доктору Конраду Аденауэру с просьбой при заключении будущих соглашений в области обороны не настаивать на увеличении немецких вооруженных сил по сравнению с тем, что предполагалось по плану ЕОС. «Это гораздо больше поднимет уважение к Германии, – написал он, – чем простое заявление права на создание такого количества дивизий, какое она или какая-либо другая страна пожелает, с последующими бесконечными юридическими тяжбами на эту тему. Этот совет, – пояснил Черчилль, – дает вам человек, который после многих лет борьбы не имеет более сильного желания, чем видеть немецкий народ на его законном месте во всемирной семье свободных наций». 18 сентября в письме Эйзенхауэру Черчилль заметил: «Надеюсь и молюсь, что мы с вами будем продолжать рассматривать Германию как цель № 1, а также стремиться иметь ее на нашей стороне, а не на противоположной».

Художник Грэм Сазерленд в Чекерсе писал портрет Черчилля, который намеревались преподнести ему обе палаты парламента к восьмидесятилетию. 1 сентября Клементина написала Мэри: «Мистер Грэм Сазерленд – чрезвычайно приятный человек, и трудно даже представить, что из-под его кисти выходят такие дикие жестокие вещи, какие он выставляет. Отец уже три раза позировал ему, но никто не видел портрет, кроме него самого, и он очень впечатлен силой его рисунка». Сазерленд после каждого сеанса закрывал холст. Закончив портрет, он увез его, не показав ни Черчиллю, ни Клементине.

9 октября Черчилль выступал на конференции Консервативной партии в Блэкпуле. Он напомнил, что к этому моменту четырнадцать лет является лидером партии. О своем уходе он ни словом не обмолвился. «Во всяком случае, на данный момент, – написал Observer, – рядовые члены партии вполне удовлетворены тем, что он может оставаться сколько пожелает». Журналистам Observer было неведомо, что неделю назад Макмиллан в письме настоятельно просил Черчилля назвать дату своего ухода, причем выбрать ее так, чтобы у Идена было достаточно времени проявить себя перед всеобщими выборами.

Срезу после возвращения из Блэкпула Черчилль пригласил Макмиллана в Чартвелл. После беседы Макмиллан записал: «Он будет оставаться премьер-министром без какого-либо обещания, письменного или устного, определить дату своего ухода». Черчилль предложил Макмиллану возглавить Министерство обороны. Макмиллан согласился. 26 октября Мэри записала в дневнике: «Какой фантастикой сейчас представляется, что кто-то мог подумать и поверить, что папа должен уйти! Он сейчас на полном ходу – перетасовывает правительство».

Черчилль не позволял себе передышки. 9 ноября он выступил в Гилдхолле, 12 ноября – в школе Харроу, 23 ноября – в Вудфорде, 26 ноября – в Бристольском университете, где, как записал Моран, у студентов «не возникло ощущения, что он старик. Напротив, он казался одним из них, и две тысячи молодых голосов приветствовали его радостными возгласами. Его отношение к их начальству было окрашено озорным юмором». Выступление Черчилля в Бристоле слушал, в частности, бывший британский посол в Вашингтоне сэр Оливер Фрэнкс. Он рассказывал Морану, что несколько дней назад видел Черчилля в Букингемском дворце, «сидящим на диване, явно слишком уставшим, чтобы кого-то слушать; лицо его было бледным и похожим на маску, тело обвисшим, он казался очень старым человеком, которому недолго жить осталось. Но в Бристоле он был румяным, оживленным, глаза блестели».