— Уж и посмотреть нельзя, — проговорил более молодой с каким-то странным выражением. — Мне только это и осталось.

— Не казните себя, сударь, — негромко произнес лекарь. — Это не ваша вина. Идемте…

У очага? Нет, это был не очаг, — вспомнила я, уже когда стихли шаги. — Кто-то швырнул факел, и если бы не сугробы, я бы сгорела заживо, а не просто опалила волосы.

Тогда, наверно, я стала бы похожа на комету, предвестницу несчастий: длинный огненный хвост стелился бы за мной — горящие волосы и платье… Спасибо, я догадалась броситься в снег, а добрая женщина помогла сбить пламя — запах оказался невыносимо мерзким, но я не могла сама обрезать обгоревшие пряди, нечем было…

Не помню даже, как покинула город. Кажется, та же женщина подняла меня на ноги, накинула мне на плечи свою потрепанную шаль и сказала, мол, иди скорей отсюда, иди, пока жива. Авось встретишь добрых людей, помогут, а нет, ну… храни тебя Создатель!

Так я и шла несколько дней, немного проехала на подводе какого-то крестьянина, потом прибилась к обозу — мне еще было чем заплатить и на что купить припасов, — ну а дальше, когда кончились деньги, пошла пешком. Я хотела добраться до побережья, но силы таяли, мороз крепчал, и ясно было, что я никогда уже не увижу моря… Я сбилась с пути в начавшемся снегопаде, и если бы не эти случайные всадники, должно быть, не встретила бы рассвет.

А солнце светило ярко, я чувствовала это сквозь сомкнутые веки, и когда приоткрыла глаза, поспешила зажмуриться — я совсем отвыкла от солнечного света и смотреть на него было больно.

Не сразу я решилась разомкнуть ресницы и взглянуть по сторонам.

Это была большая спальня, королевской впору — на такой кровати немудрено потеряться, я и терялась, как на огромном заснеженном поле. Балдахина не было, и я могла видеть расписной сводчатый потолок: в синем небе, в самом зените стояло ослепительное золотое солнце, а по восходящей спирали к нему поднимались белоснежные лебеди… Их было одиннадцать, я пересчитала.

В высокие окна лился солнечный свет, и, кажется, зима уже пошла на убыль — так звонко щебетали незнакомые птицы. Зимою они молчат, а раз так распелись — весна уже на пороге! Сколько же я пролежала без памяти?

Я с трудом подняла руку, и мне показалось, будто пальцы у меня сделались прозрачными, как лед по весне, — солнце едва ли не просвечивало сквозь них. Длинные волосы — чьи-то заботливые руки заплели их в косу, чтобы не путались, — не сияли, как прежде, а были цвета старой соломы. Какова я теперь на лицо, не хотелось даже представлять…

— Да вы очнулись, сударыня! — воскликнул кто-то, и, повернув голову, я увидела крепкую немолодую служанку в белоснежном накрахмаленном переднике. Она, с неожиданной для такого сложения резвостью, кинулась ко мне и деловито спросила, поправив мне подушки: — Может, изволите чего? Напиться? Сейчас…

Она поднесла к моим губам кружку с водой, и я пила, пока кружка не опустела, а после поблагодарила женщину улыбкой.

— Скажите хоть, как зовут вас, сударыня, — попросила служанка.

Я только вздохнула, приложила палец к губам и удрученно развела руками.

— Не можете говорить, что ли? — поняла она, покачала головой и добавила негромко: — То-то мастер Йохан удивлялся: ни застонете, ни ахнете… Ох, бедняжка… Ну так хоть понимаете ведь, что люди говорят? Ой, да что это я, понимаете, видно же! Простите, сударыня!

Я улыбнулась.

— Поесть не желаете? — деловито осведомилась служанка, дождалась кивка и добавила: — Ох, да только мастер Йохан в отъезде, я и не знаю, чего вам можно давать, а чего нельзя… Бульончику, может?

Я решительно помотала головой — есть хотелось очень ощутимо, а что толку с той водички?

— А может, все же выпьете чашечку? Говорят, крепкий бульон самое оно для больных!

Мне представилось жирное варево, запах мяса, и к горлу подкатил ком, я даже зажала рот руками…

— Похоже, не пойдет, — констатировала служанка. — Чем же вас кормить-то, сударыня? Кашку сварю, пойдет? Тоже нет? Эх, знать бы, откуда вы родом, да что у вас принято стряпать! А как догадаешься?

Я огляделась в поисках хоть какой-нибудь картины или гобелена, чтобы можно было указать, но, как нарочно, в этой спальне шелковые обои были увиты виноградными лозами, и только расписной потолок… Ну конечно!

— Ну не с неба же вы упали, сударыня, — вздохнула служанка, проследив взглядом за моей рукой. — И не с солнца. Это только в сказках люди на солнце да на луне живут…

Я изо всех сил помотала головой, так что коса растрепалась (я снова поразилась, до чего же тусклыми стали мои волосы), и указала чуть вбок и ниже, туда, откуда поднимались к солнцу белые лебеди, на голубой туманный берег, почти неразличимый снизу.

На лице служанки отразилась усиленная работа мысли. Я снова огляделась, взяла кружку с подноса и указала внутрь.

— Еще напиться дать? — отреагировала та. — Нет? А… Ох, голова моя дурная! Вы с побережья? С речного? Нет? С морского, значит… Ага! Ну, тогда я знаю, чем вас порадовать, сейчас на кухню сбегаю, сегодня как раз камбалу готовили, объедение…

Уже в дверях она оглянулась и добавила:

— Это повезло вам, сударыня, мы ж на самом берегу, считай, живем! Самое оно для морской-то души! И рыба свежая что ни день, знай, выбирай…

«На самом берегу? — удивилась я. — Что же, я все-таки добралась до моря? Каким-то чудом, не иначе…»

Конечно, нужно было идти вдоль реки до самого ее устья, так мне не пришлось бы плутать, но и нашли бы меня мгновенно, если бы захотели. И это отняло бы слишком много времени, а я хотела взглянуть на море перед смертью, потому и рискнула пойти напрямик. Однако я все еще была жива, хотя времени, должно быть, прошло немало… Как странно!

Впрочем, тут служанка принесла уставленный тарелками поднос, и я позабыла обо всем, до того аппетитно пахли эти яства… Правда, я предпочла бы съесть мидий сырыми, но и суп из моллюсков оказался выше всяческих похвал, а уж камбала в горшочке и икра на льду…

— Я уж всего понемножку положила, сударыня, — сказала служанка, увидев, должно быть, как у меня разгорелись глаза, — с ходу-то много нельзя, дурно станет, вы, почитай, два месяца толком не ели!

Наверно, на лице у меня было написано изумление (что там, я даже ложку выронила!), потому что она поспешила пояснить:

— Подобрали-то вас в конце января, в самую стужу, а теперь