Но поди объясни кому, что побережье тут богатое! Для больших кораблей оно не годится, порт не построишь: отмель уходит далеко в море, а еще здесь очень коварные скалы. Рыбачьи баркасы и небольшие шхуны проходят легко, а корабль покрупнее мигом сядет на рифы, и лоцман не поможет: даже в самый высокий прилив верхушки скал едва прикрыты водой, а в отлив они кажутся островами. На скалах этих отдыхают перелетные птицы, к ним причаливают рыбаки, ставят ловушки на морских гадов, собирают моллюсков, которые облепляют камни, сказала Анна, чуть не в три слоя. Главное, не жадничать и оставлять молодь на развод, тогда морская жатва будет богатой из года в год.

Тут я кивнула: это понятно любому, кто кормится хоть с земли, хоть из моря. Выбери все до последнего малька — и на будущий год не увидишь прежних рыбьих косяков, оголодают акулы и дельфины, откочуют в другие воды, подадутся прочь морские птицы. Перебей маток и молодняк — и не увидишь уже оленей и диких коз, кабанов и зайцев, да и дикие лебеди уже не прокличут свое «гонг-го!» над твоими землями, если бить их ради забавы!

Такое уже бывало, и не раз, но, кажется, этому побережью достался рачительный хозяин.

Ну а тем памятным днем его высочество решил лично отправиться в леса — егеря сообщили, что какие-то заезжие браконьеры вовсе потеряли совесть. И пусть двоих поймали и вздернули на суку, другие продолжают бесчинствовать. Это не местные, сказала Анна, сразу понятно. Хозяин не запрещает охотиться в своих лесах, но только в сезон. Правда, если какой-нибудь бедняк хоть когда поймает в силки зайца или куропатку для детишек, скорее всего, ему простят это прегрешение, да только таких голодающих в округе и не сыщешь: кто не может кормиться от земли, идет в море, рыбы на всех хватит, а еще есть водоросли и моллюски, с голоду этак точно не умрешь!

Охотники — дело другое, но они больше по пушному зверю. За оленями да кабанами чаще ходят люди знатные и богатые, со сворами натасканных собак, загонщиками, егерями… И чаще не добычи ради, а ради одного только развлечения!

Правда, добавила Анна, его высочество охоту не слишком жалует, но придворным не запрещает. Тут она как-то странно примолкла, а я вспомнила ее слова о болезни хозяина и подумала: должно быть, покалечился на охоте или еще что случилось, с тех пор и не желает этим заниматься — я слыхала о таком.

Словом, хозяин поехал проверить, действительно ли браконьеры бесчинствуют: вырезают лакомые куски из туш, а прочее бросают… Анна сказала, у его высочества такой нрав, что он не успокоится, пока не покончит с делом так или иначе.

В этот раз охота удалась — браконьеров приволокли на веревках, привязав к лошадям, и, должно быть, тот единственный, кому удалось скрыться, благодарил Создателя: его товарищей и вешать не пришлось, они окоченели по дороге, такая стояла стужа! А его высочество еще приказал дать крюк да показать изловленных браконьеров в окрестных деревнях — вдруг за ними еще какое-нибудь злодеяние числится, грабеж или насилие? А ну как опознают их?

Признаюсь, мне это вовсе не понравилось: я знала, что люди бывают жестоки, да что там! Чаще всего они именно таковы, но эта жестокость мне показалась слишком уж расчетливой. Уж не мстил ли принц за свое увечье (я почти уверилась в том, что с ним приключилась какая-то беда) случайным людям? В самом деле, повесить их прямо в лесу было бы куда милосердней, чем волочить за собой по снегу…

Правда, тут же подумала я, не вздумайся его высочеству поступить именно так, он со свитой никогда не оказался бы на той дороге, не наткнулся бы на меня, и нашли бы мое тело, хорошо, если по весне… Может, и вовсе бы не нашли: тут зверья достаточно, сказала Анна, живо бы растащили косточки!

Повезло. Только к чему мне это везение? Что делать дальше, как жить? И долго ли мне осталось? Это заботило меня больше всего: я была в двух шагах от моря, но настолько ослабла, что не смогла бы добраться до него, даже знай, что умру на закате!

Несколько дней миновало прежде, чем я решилась встать.

— Да погодите вы, сударыня, сперва окрепнуть нужно! — отговаривала меня Анна. — Аппетит у вас хороший, вон уж и волосы заблестели, и пальцы напросвет не видать, так потерпите еще немножко!

Я, однако, решительно откинула одеяло и протянула Анне руки, чтобы помогла мне подняться. Она подчинилась, ворча, правда. Ну и, конечно, прежде накинула мне на плечи поверх ночной сорочки широкую теплую шаль, почти такую же, как дала мне та добрая женщина в городе, о котором я мечтала забыть навсегда.

Я знала, что сделать первый шаг будет тяжело, но все равно не удержала равновесия и пошатнулась. Спасибо, Анна успела меня поддержать.

— Говорила же, рано вам вставать, сударыня! Дождались бы хоть мастера Йохана… Я забыла вам сказать: давеча голубь прилетел — они уж обратно собираются!

«Пока доедут, меня уже может не стать», — сказала бы я, если бы сумела, но я могла только улыбнуться и шагнуть к окну. Первый шаг — самый трудный, дальше становится легче, это я знала давно, и если уж я когда-то не умерла на месте, когда боль, казалось, достала до самого сердца, то и теперь могла вытерпеть.

— Ну ведь вижу же, что больно вам, — не унималась Анна, поддерживая меня под локти, — не зажили еще ножки-то! Сказать страшно: и поморозились вы, сударыня, и в кровь всё стерли, как только шли! Мастер Йохан сказал, чудеса просто, бывало, и от меньшего люди ноги теряли, то есть отрезать приходилось. Повезло вам…

«Да, повезло, — усмехнулась я. — Остаться без ног я не сумею, даже если очень этого захочу!»

За окном видны были холмы, подернутые едва заметной нежной зеленой дымкой — видно, сюда весна еще только пришла. А за холмами… нет, это было не небо, вернее, и небо тоже — оно, синее-синее, весеннее, растворялось в море, бескрайнем, светлом и спокойном: зимние бури уже прошли, а весенним срок еще не настал.

Ветер донес соленый запах, и я улыбнулась. Все-таки удалось…

— Дышится-то как, а? — по-своему истолковала мою улыбку Анна. — Но вы лучше присядьте, сударыня, а я вам одеться принесу. Уж простите, платья простые, своих швей придворные дамы с собой увезли, так что мы