В октябре 1911 г. в результате Синьхайской революции в Китае была свергнута династия Циней, установился республиканский строй. Сам по себе акт ликвидации монархии не вызывал одобрения Императорской России, но с подобным положением пришлось считаться. «На революционной волне» в ноябре 1911 г. о своей независимости заявила Халха – наиболее крупная провинция Монголии со столицей в г. Урге (нынешний Улан-Батор). Ее правитель Джебцзун-Дамбахутухта был провозглашен Великим Ханом Монголии. Стремительное развитие событий поставило Россию перед выбором: признать независимость «Внешней Монголии» (Халха и Кобдо (Западная Монголия) и столкнуться с Китаем, не признававшим отделения своей бывшей провинции, или найти компромисс во имя спокойствия дальневосточных границ в ожидании «Европейской войны». Князья Халхи, посетившие Санкт-Петербург еще в августе 1911 г., привезли с собой заранее подготовленный акт о признании Россией независимости Монголии. Николаю II нужно было, как надеялись монголы, лишь поставить Высочайшую подпись.

Но российская дипломатия делать выбор не спешила. Лишь 3 ноября 1912 г. в Урге было заключено русско-монгольское соглашение. В первой же статье документа Россия обещала Монголии «помощь к тому, чтобы сохранялся установленный ею автономный строй», однако о независимости не говорилось. Вторую статью можно было считать «дипломатическим прорывом», в ней утверждалось, что «другим иностранным подданным не будет предоставлено в Монголии более прав, чем те, которыми пользуются там русские подданные». Специальный протокол закреплял за подданными Российской Империи право беспошлинной торговли, свободы проживания и передвижения по всей территории Монголии. Русские коммерсанты получали право заключать сделки, приобретать или арендовать земельные участки, эксплуатировать горные и лесные ресурсы, рыбные промыслы и даже заниматься скотоводством. В Урге работало Российское консульство, а численность русских колонистов к 1917 г. достигла 15 тысяч. Благодаря соглашению, в монгольских городах стало расти «российское влияние», появились русские аптеки, мануфактурные лавки.

Росли обороты кооперативов, особенно крупнейшего в России «Центросоюза», контролировавшего рынок мяса и кож. Начал свои операции Монгольский банк с русскими управляющими. Оказывалась помощь оружием. С 1912 г. в Урге действовали пулеметные, радиотелеграфные курсы, на которых преподавали русские инструкторы. Позднее Монголо-бурятское военное училище, призванное обеспечить офицерскими кадрами «будущую монголо-бурятскую армию», было организовано на станции Даурия[983]. Русские офицеры и казаки служили в монгольских войсках. В их числе был и сотник Унгерн, служивший в 1913 г. в Кобдо[984].

Но «Ургинское соглашение» не устраивало Китай. 5 ноября 1913 г. в Пекине было подписано компромиссное русско-китайское соглашение, согласно которому Россия признавала, что Монголия «находится под сюзеренитетом» Китая. Начало Первой мировой войны окончательно определило позицию России. В войне против Четверного Союза Китай, с его огромным населением, считался важным союзником. 7 июня 1915 г. в г. Кяхта состоялось заключение трехстороннего (русско-многоло-китайского) соглашения. Внешняя Монголия подтвердила свою автономию, сохранив финансово-экономические привилегии России, но Джебцзун-Дамба-хутухта лишался фактической власти, оставив за собой лишь символический титул хана Внешней Монголии. Важнейшим пунктом Кяхтинского соглашения стало условие, запрещавшее размещение иностранных войск (за исключением охраны консульств) на территории Внешней Монголии – русских и китайских, в первую очередь. Монголия формировала собственные вооруженные отряды[985].

Кяхтинский договор стал основой политического курса Белого движения в отношении Монголии. Распад Российской Государственности после 1917 г. привел к тому, что «Белый Царь» больше не мог покровительствовать монгольской автономии. «Революция вторглась в беспредельные монгольские поля и холмы и своим ревом нарушила торжественный покой монгольских кочевий, необозримых степных просторов и цепей холмов»[986]. Хотя здесь и не сформировались органы советской власти, но многие из колонистов не только сочувствовали большевикам, но и участвовали в создании подпольных марксистских кружков в Урге, Маймачене и Кобдо.

Кооператоры из «Центросоюза» поддерживали контакты с советской Москвой. Т. н. «монгольская экспедиция» по заготовке мяса и шерсти подозревалась в сотрудничестве с красными партизанами. При поставках для нужд белого фронта служащие «экспедиции» постоянно нарушали сдаточные нормы, отправляли некачественную продукцию, что явилось предметом расследования специальной правительственной комиссии[987].

Тем не менее многие монголы, по мнению одного из современников, «считали «красных» своими врагами, потому что красные «кончили» того «Белого Царя», под покровительством которого находилась молодая, неопытная монгольская независимость… В период революции симпатии монголов, раньше принадлежавшие русским вообще, перешли всецело на «белых»[988].

События «Русской Смуты», как уже отмечалось выше, не могли миновать Забайкалье. Забайкальское казачество, одно из самых «молодых» среди казачьих войск Российской Империи, к 1917 г., охраняло российско-китайскую границу и помогало полиции в осуществлении надзора за порядком в области. Тесные связи были у казаков с бурятами и монголами. Однако ни буряты, ни монголы, как этносы в целом, казачьего статуса не имели. Забайкальцы сражались на фронтах Русско-японской и Великой войны. Но 1917 г. разрушил казачье единство. Если 1-й Читинский полк, прибыв с фронта, начал разоружать Красную гвардию, то прибывший с Кавказского фронта 2-й Читинский полк, наоборот, участвовал в установлении советской власти в Чите в феврале 1918 г.[989].

Пожалуй, наиболее известными в Забайкалье новыми политическими фигурами к началу 1918 г. стали Семенов и Унгерн. Они вместе служили в 1-м Нерчинском казачьем полку и были убежденными противниками большевиков, знали тонкости «восточной психологии» (Семенов вырос среди бурят, хорошо говорил по-монгольски, был знаком с буддизмом; известен был также интерес Унгерна к монгольской истории и буддизму.) В июле 1917 г. Семенов получил мандат уполномоченного комиссара Временного правительства по формированию добровольческих частей на Дальнем Востоке. Используя полученные права, Семенов приступил к созданию Монголо-бурятского полка. По убеждению атамана, для этого необходимо было иметь «наличие боеспособных, не поддавшихся разложению частей, которые могли быть употреблены как мера воздействия на части, отказывающиеся нести боевую службу в окопах»[990]. Отмечалось также и общественно-политическое значение формируемой воинской части. В создании полка «заключалась глубокая государственная мысль: подойти к этим инородцам, как к русским гражданам, прилечь их к общерусской работе и постепенно уничтожить то средостение, которое, в силу исторических условий, существовало раньше между русскими и инородцами»[991].