топониму Taruisa в греческом соответствовал Τρω(σ)ια. Перебравшиеся в Италию двумя разновременными волнами троянцы, по мысли В.И. Георгиева, принесли с собой наименование и города, и страны, которую они воссоздали на новом месте. Из Τρω(σ)ια получилась Etrßria с переходом Ο(ω) в Ü и ротацизмом сигмы между двумя гласными.

Отмечу в связи с именем Нумы еще один лингвистический факт, почерпнутый у Э. Бенвениста[1481]. Ссылаясь на исследования Э. Лароша, Бенвенист выделяет многочисленную группу близких по звучанию греческих слов: nemo, nóinos, nomos. Némô — это глагол, означающий делить и подумать (в отличие от daléomai) по закону или по обычаю. Аналогией némô служит готский глагол niman с тем же значением, т.е. «подумать по закону». Отметим, что одной из производных от него форм является в готском numja (извлеченная из сложного слова arbinumja, опять-таки — «наследие, наследник по закону»). Что касается греч. νόμος, то оно, как известно, означает «закон», а близкое ему слово νομός в одном из его значении — это пастбище, наделенное, полученное по закону. Таким образом, названная группа слов близка не только по форме, но и по содержанию, и ключевое звено здесь — закон, или установление. Отсюда можно допустить, что для грека имя Нумы, учитывая его законодательную деятельность, могло связываться с законом, осознаваться как имя лица, законы устанавливающего.

Вместе с тем позволительно еще одно осторожное предположение. Принимая во внимание происхождение латинского языка из той же, что и у греков и готов праязыковой индоевропейской общности, высказать мнение о том, что имя Нумы и для римлян тоже было связано с законами, сакральными установлениями. Из анонимного трактата «De praenominibus», основанного на данных Варрона, известно, что первоначально имена в Италии были простыми (simplicia), как например, Ромул, Рем, Фаустул. Значит, строго говоря, их при отсутствии nomina нельзя назвать ни преноменами, ни когноменами. Однако у альбанцев, сабинян и этрусков имена были в то же самое время двучленными: Нумитор Сильвий, Рея Сильвия, Тит Таций, Нума Помпилий, Ларс Просена и т.д. И лишь позднее, говорит аноним, римляне переняли у соседей двучленность имен. Третье же имя, которое утвердилось впоследствии и в полной ономастической формуле стало называться когноменом, изначально было тем, что потом называлось преноменом, как Постум, Прокул и т.п. Такая же судьба, по мнению Э. Перуцци[1482], присуща имени первого царя: Romulus — это не nomen (родовое имя), а скорее — прозвище (cognomen), означающее «римский», «из Рима происходящий», образованное по модели Bomulus < Boma. Однако в античной традиции имя Bomulus закрепилось в качестве преномена.

Поскольку первый царь родом был из Альбы, а не из Рима, вполне вероятно, что до основания Великого города, этот потомок альбанских царей имел какое-то личное имя, вышедшее потом из употребления, забытое и замененное прозвищем, связанным с основанием Рима. Ведь именно этот факт и был главной приметой Ромула. Учитывая это, нельзя исключить, что Нума, как сын сабинянина Помпо, имел дома в городе Курес какое-то личное имя, но в историю вошел по прозвищу, полученному за свои законоустроительные деяния, особенно в сакральной сфере, что, несомненно, было проявлением мудрости. О мудрости этого сына Помпо Помпилия были наслышаны далеко за пределами Курес. Именно за его ум и нрав он был приглашен в Рим. Таким образом, второй римский царь мог получить имя Нумы в равной степени и от римлян, и от куретов. Подобная практика призывания прославленных правоведов и законоустроителей хорошо известна в других местах в архаическую эпоху. Ярким примером этого может служить уроженец сицилийской Катаны Харонд, давший законы не только своему родному городу, но и соседним сицилийским и южноиталийским городам.

Из сказанного, конечно, не следует, что имя Numa произведено от греческого Νώμα. Дело в том что в латинском имени Numa содержится тот же корень, что и в слове numen (gen. numinis), у которого несколько значений, в том числе — «воля», «повеление», «божественное могущество», «знак божественной воли», т.е. повеления. Стало быть, в латинском имени второго царя можно расслышать «божественное повеление», «божественный закон». Отсюда позволительно сделать заключение о том, что между греческими и латинским вариантами имени этого римского царя существовало не только формальное, но и семантическое сходство. Это выдает общие корни их происхождения. Оба варианта имени были одинаково понятны обоим народам, видевшим в нем единую смысловую основу, проступавшую в портрете Нумы, царя-законодателя и в сакральной, и в гражданской области. Думается, что рассуждения по поводу имени Нумы могут объяснить мнение самого Дионисия о близости греков и римлян на языковом уровне. Так, действительно ненамеренно, объективно Дионисий в представлениях о греко-италийском родстве в преобразованном виде отразил гораздо более древние генетические связи значительно более широкого, чем греки и римляне, круга народов. Можно сказать, что в «Римских древностях» более, чем у кого бы то ни было из античных историков, занимавшихся Римом, содержатся важные материалы не только о последовательном заселении и о населении древнейшей Италии, но и данные, напоминающие о его индоевропейской прародине и праязыке, а также об исходе оттуда индоевропейских племен. Полагаю, что в этом состоит одна из граней творчества Дионисия, на которую еще не было обращено внимания в науке.

Представляется важным отметить еще, что «Римские древности» побуждают вернуться к дискуссионным проблемам истории Рима, а также поставить новые вопросы.

Одной из таких проблем является римский полис. Напомню, что от Фюстеля де Куланжа[1483] идет понимание полиса как античной гражданской общины и признание однотипности греческого полиса и римской civitas, а также италийских муниципиев.

XIX век обогатил науку массой археологических находок по всему миру, которые интенсифицировались в XX веке. Во всех районах Азии были открыты или изучены руины городов, в том числе ранее не известных (например, Эбла в Сирии), а дешифровка древневосточных письмен позволила увидеть в них города-государства. Их топографические аналогии с поселениями, исследованными археологами на Балканском и Апеннинском полуостровах и описанными античными авторами, содействовали распространению в науке понятия города-государства на античный полис.

При более углубленном изучении античности, социальной структуры, политических форм и культуры прежде всего греческих полисов, стала ощущаться недостаточность определения античного полиса как города-государства. В самом деле, подобный институт был широко представлен в средневековой Италии, особенно в эпоху Возрождения, существовал в российском Господине Великом Новгороде, подобие его присутствует и в современном княжестве Монако. Однако сходство между ними — внешнее, а культура везде — разная, потому что общества, породившие ее, весьма отличаются друг от друга.

Придерживаясь представления о том, что характер общества определяется в конечном счете господствующими в нем формами собственности,